Ханский ярлык

И действительно, он натаскал в котёл воды, разжёг под ним огонь и в кипящую воду побросал мясо. Потом сбегал куда-то и притащил бурдюк[133] с кумысом.

   — Ата хочет пить. Надо пить кобылье молоко, ата будет здоров от него.

   — Кажется, мальчишка хлеб даром есть не будет, — заметил Сысой.

   — Ты б умыл его, Сыс, а то от такого повара кусок в горло не полезет.

Татарчонок долго не мог взять в толк, зачем этот «Сыс» заставил его плескать в лицо водой холодной и смывать грязь.

   — Какой грязь? Какой грязь? Это мой кожа.

   — Твой кожа ты увидишь, когда мы на Русь воротимся и я тебя в бане отскребу. А сейчас сдирай грязь, ата велел.

«Ату» он ослушаться не мог и отчаянно тёр руки и лицо водой с песком, то и дело спрашивая Сысоя:

   — Так хорошо?

   — Плохо. Три ещё, поганска душа.

И лишь когда едва не до крови натёр он лицо, Сысой сказал:

   — Довольно.

Приведя его к своей кибитке, сказал князю:

   — Чёрного кобеля не отмоешь добела.

   — Но всё ж таки почище стал, даже вроде щёки порозовели.

Аксай выбрал куски мяса из котла, сложил на большую деревянную плошку, принёс в кибитку, поставил на кошму перед князем.

   — Кушай, ата, шибко сладкий мясо.

Сам сел в стороне, свернув под себя ноги калачиком.

   — А ты чего не садишься? — спросил Михаил.

   — Кусай, ата, кусай. Чего не кусай, мне бросай, я кусай.

   — Ты не пёс, Аксай, садись ближе.

   — Спасибо, ата. — Татарчонок подполз ближе, но всё равно остался за спиной князя. Едва проглотив первый кусок, Сысой вскричал:

   — Ах ты, поганска душа! Почему не посолил?

   — Туз ёк, — вытаращил испуганно глаза Аксай.

   — Надо было у меня попросить, балда!

Сысой полез в мешок, достал горсть соли, насыпал возле мяса, часть протянул Аксаю.

   — Возьми, поганска душа, посоли хоть сурпу в котле. — Высыпал ему в ладонь. — Да размешать не забудь.

Аксай убежал из кибитки к котлу солить сурпу.

   — Приедем домой, окрестим парня, — сказал Михаил. — А ты, Сыс, будешь крёстным у него.

   — А почему я?

   — Потому как по имени не зовёшь, всё поганска душа да поганска душа. Он же не виноват, что не христианином родился.

   — Ладно. Окрещу, — согласился Сысой, макая кусок мяса в горку крупной соли.

Так прожили они около двух недель, когда Михаила Ярославича позвали опять к Ногаю. Хан был серьёзен, на поклоны князя едва кивнул.

   — Ну что, Михаил, ничем не могу тебя обрадовать. Золотоордынский темник Дюденя уже давно на Руси.

   — Эх, — нахмурился Михаил, — беда нам, великий хан. Горе от этого и туга великая[134].

   — Ничего, сынок, вернуть Дюденю я не могу, да и поздно уж, но я велел Тохте послать приказ Дюдене: Тверь не трогать. Может, это утешит тебя?

На лице Ногая Михаил увидел искреннее сочувствие и был тронут. Ответил, приложив руку к сердцу:

   — Спасибо, великий хан. Век этого не забуду.

   — Езжай, сынок, домой. Вот тебе ярлык, вот золотая пайцза[135], с ней никто из татар не посмеет обидеть тебя. А если кто из русских князей тронет, тот будет моим врагом. Езжай.

5. СПАСАЙТЕСЬ!

Князь ростовский Дмитрий Борисович со своим братом Константином и епископом Тарасием уже на следующий день выехали домой в сопровождении своих гридей. Они правили на Владимир, дабы предупредить о грядущей беде. Они спешили, насколько позволял бег коней. В одном из ямов[136] им удалось обменять их на свежих, хорошо приплатив старшине.

Во Владимире, в княжьем дворце, Дмитрий Борисович нашёл лишь наместника.

   — Где великий князь?

   — В Переяславле, где ж ему быть.

   — Вот что, друже, принимай какие хошь меры, на Русь идёт орда.

   — Как? — побледнел наместник. — Зачем?

   — Ну зачем татары ходят? Сам знаешь! Ратиться с ними ты не сможешь, конечно.

   — С кем? У меня гридей — три калеки. Вся дружина у великого князя.

   — Предупреди людей, пусть хоронятся, где могут. Что ценное — в землю закопайте. Вели нам коней поменять, поскачем в Переяславль, надо предупредить великого князя. Да поскорей, пожалуйста. Нам каждый час дорог.

Пока меняли коней, Дмитрий Борисович отыскал епископа Якова.

   — Святый отче, сюда идёт орда Дюденева, прячь всё, что есть ценное в храмах.

   — Зачем, князь? Разве ты не знаешь, что ещё с Батыя церковь и иереи оставлены в покое, мы даже от дани освобождены.

   — Ну, гляди, святой отец, я тебя предупредил. От дани вы освобождены, я знаю, но кто ныне церковь от разбоя заслонит?

   — Даст Бог, обойдётся. Как ты сказал, кто ведёт орду?

   — Командует ею Дюденя, а ведёт её, увы, русский князь Андрей Городецкий.

   — Тогда тем более нечего бояться. Откроем ворота, встретим с хлебом-солью. Обойдётся.

Владимира поскакали на Переяславль, три дня ехали. Князь Константин стал уговаривать брата не заезжать в Переяславль, проехать мимо, а предупредить об орде послать кого из гридей.

   — Да ты что, Константин, у меня дочь в Переяславле, как же я мимо проеду?

   — А что ты скажешь Дмитрию Александровичу за орду?

   — Скажу, что Тохта позвал, вот и поехали. Что он, проверять будет? Он Золотой Орды как огня боится.

   — Ну, гляди.

Великий князь встретил свата не очень приветливо, и Дмитрий Борисович понял, что он уже знает о его поездке. Поэтому сразу объяснил:

   — Тохта вызывал нас.