Ханский ярлык

   — Михаил Ярославич, татары собираются убить тебя. А я хочу спасти. Я сам был в рабах у них. Потом бежал в горы к ясам[218]. Теперь я там свободный человек. Бежим, князь, они примут тебя.

   — А с чего ты взял, что меня убьют?

   — Да вся Орда говорит об этом. Тебя вызвали на смерть, Михаил Ярославич. На смерть.

   — А ты как попал сюда?

   — Я был в Брянске тысяцким у князя Святослава. Князь погиб в бою, а меня пленили и пригнали сюда в колодках, сделали рабом. Но Фалалей не из тех, чтоб быть рабом у кого-то. Я бежал к ясам и у них командую отрядом. Едем к ним, князь.

   — Ты сказал: князь?

   — Да. А что?

   — А предлагаешь мне поступить как рабу. Моё бегство будет означать признание моей вины. Я же ни в чём не виноват.

   — Неужли ты не понимаешь, Михаил Ярославич, что им ты не докажешь своей правоты. Тебя убьют.

   — Возможно, Фалалей, возможно, но зато не тронут моих детей. А если я убегу, мой сын примет за меня смерть. Я этого не хочу.

   — Я не понимаю тебя, князь.

   — Это потому, что ты один, Фалалей. А у меня дети, княжество. И своим побегом я накличу беду на них. Дети погибнут, княжество татары разорят. Поворачивай назад.

   — Но ведь там смерть, князь.

   — Прошу тебя, поворачивай назад.

Когда они приблизились к городу, Фалалей остановил коней.

   — Дальше я не могу, князь. Меня могут узнать.

   — То мчался через город, не боялся, а то...

   — Тогда риск мой был оправдан, а теперь... Дойдёшь пешком, князь. Не обижайся.

Сысой встретил князя встревоженным:

   — Где ты был, Ярославич?

   — Прогуливался. А что?

   — Татары прибегали и кричали, ругались, что ты вроде сбежал.

   — Мало ли чего они кричали. Я выходил в степь.

   — Они сказали, что если поймают, то забьют в колодки.

   — Ну что ж, пройдём и через это. Христос страдал, а мы чем лучше.

Узбек призвал судей и Кавгадыя к себе:

   — Ну и каково ваше решение?

   — Князь Михаил достоин смерти, — сказал Чолхан.

И под требовательным взглядом хана все члены суда повторили:

   — Достоин смерти.

   — Признал ли князь свою вину?

   — Нет, повелитель, он от всего отпирается.

   — От чего именно отпирается?

   — И от того, что отравил Кончаку, говорит, она умерла своей смертью, хотя нам известно, что она была отравлена.

   — От кого известно?

   — От князя Бориса, бывшего в то время в плену у Михаила.

   — Он был на суде?

   — Нет.

   — Так как же вы узнали от него?

   — Он говорил это мне, — сказал Кавгадый.

   — Тебе? Гм. В чём ещё обвинялся Михаил?

   — Он напал на твоего посла, — сказал Чолхан. — И многих наших побил и попленил.

Узбек взглянул на Кавгадыя:

   — Это действительно так было?

   — Да, повелитель.

   — Как же так? Вы выезжали из Орды вместе с единой целью усмирить землю. Как же случилось, что он напал на тебя?

Кавгадый, надеявшийся, что разговор об этом не выйдет за стены суда, здесь растерялся, но быстро нашёлся:

   — Я отъехал к московскому князю Юрию, а когда возвращался, Михаил напал на мой отряд.

Тень сомнения явилась на лице хана, и это напугало Кавгадыя.

   — И потом, повелитель, он хулил тебя.

   — Меня? — удивился Узбек. — За что?

   — За то, что из года в год увеличиваешь выход, мол, жаден ваш хан.

Узбек взглянул на Чолхана, спросил:

   — В этом он признавался?

   — В чём?

   — В хуле на меня?

   — Но... — растерялся Чолхан, — это... об этом мы не спрашивали.

   — Так о чём же вы там весь день говорили?

   — Мы говорили о нападении его на Юрия и Кавгадыя, о смерти Кончаки, о сокрытии доходов с дани, о его намерении бежать в немцы.

   — Ну и что?

   — Не сознается.

Хан задумался, потянулся за пиалой, отпил глоток кумыса и опустил в пиалу пальцы, побрызгал кумысом около трона, видимо, в память умерших родичей.

   — Я недоволен вашим поспешным приговором, — заговорил Узбек. — Я назначил суд, чтобы вы выяснили все обстоятельства, взвесили их. Вы судите моим именем, а ханский суд должен быть справедливым и милостивым. Ступайте. Завтра начните сызнова, докапывайтесь до истины. Иначе сами окажетесь под судом.

Узбек махнул рукой, отпуская этим судей. Все, кланяясь, попятились. Но Чолхан задержался.

   — Повелитель, позволь оковать князя.

   — Зачем?

   — Чтобы не сбежал.

   — Куда он тут сбежит? Впрочем, смотрите сами.

Выйдя из ханского дворца, все, не сговариваясь, направились к веже Чолхана. Всех встревожила последняя фраза Узбека «иначе сами окажетесь под судом». Однако ни один не подал вида, что напуган угрозой. Не мужское дело являть страх на лице.

По знаку хозяина слуги подали кумыс, наполнили чаши. Опорожнив первую чашу, Чолхан наконец молвил:

   — Ну что? Начнём завтра второй суд.

   — И он должен быть последним, — подсказал Кавгадый.

   — Да-да, конечно. Казанчий, завтра до суда вели забить князя в колодки.

   — Хорошо, Чолхан.

   — Надо прогнать от него всех слуг, — сказал Сабанчий.

   — Да, да, — поддержал Кавгадый. — Он под судом, а по-прежнему ведёт себя как князь.

   — Послушай, Кавгадый, а почему Юрий отмалчивается? Его жену отравили, а у него ни в одном глазу.

   — Хорошо, Чолхан, я сегодня же поговорю с ним. Науськаю как следует, тем более что он ненавидит Михаила с детства.

   — Ненавидит. И молчит. Мы должны за него стараться. В конце концов, это в его интересах убрать Михаила.

Ночью Михаил Ярославич тихо позвал:

   — Сысой! Ты спишь?

   — Какой тут сон, Ярославич.