Ханс Кристиан Андерсен

— Зачем? — с невинным видом отпарировал Андерсен. — Лучше поезжайте вместе с вашей женой, и тогда уж, конечно, на вашу долю достанется часть ее успеха!

Удар попал в цель: побледневший Гейберг отошел, с трудом сохраняя улыбку, а окружающие зашептались, передавая друг другу меткий ответ Андерсена: в Копенгагене ценят удачные остроты!

Но затрагивать Гейберга было опасно: хотя в начале сороковых годов он уже и не был прежним «властителем дум», его острое перо имело еще достаточное влияние. Когда, окрыленный успехом «Мулата», Андерсен написал новую драму «Мавританка», Гейберг дал на нее уничтожающий отзыв. А хуже всего было то, что фру Гейберг не хотела играть главную роль: без ее имени на афишах пьеса не могла рассчитывать на успех. Доходили до Андерсена и ее насмешливые замечания по поводу «Мулата»; стихи драмы были, по ее мнению, вымученными, сама вещь чрезмерно лирической, а о своем успехе в роли Сесилии фру Гейберг говорила с иронической улыбкой. Андерсен был обижен и огорчен: он искренне восхищался игрой талантливой артистки, посвятил ей один из сборников сказок, а ока, оказывается, относится к нему с пренебрежением…

Он попытался объясниться с фру Гейберг, но ничего хорошего из этого не вышло: играть в «Мавританке» она отказалась наотрез, держалась холодно и гордо, а когда Андерсен, разгорячившись, высказал свою обиду, она просто указала ему на дверь.

С тяжелым сердцем Андерсен собирался в большое путешествие по Италии, Греции и Турции; он бежал от двух вещей, грозивших причинить ему боль: премьеры «Мавританки» и свадьбы Луизы Коллин с адвокатом Линдом.

Столько лет прошло, а воспоминания о неудачной любви, об «утраченной навек белой розе» нет-нет да оживали в душе…

Первые дни путешествия он чувствовал себя страшно одиноким и подавленным. Но скоро сказалась магическая сила новых впечатлений. В Германии он впервые видел железную дорогу и даже рискнул проехать по ней до Лейпцига (тогда еще многие опасались этого необычного способа передвижения). Да, вот еще одно волшебство нового времени! Лучше всяких семимильных сапог, а уж о тряском дилижансе и говорить нечего. Шумно фыркает и пыхтит паровоз — огнедышащий дракон, запряженный людьми; за окном с невероятной быстротой мелькают леса и озера, люди и дома…

«Теперь я понимаю чувства перелетных птиц, летящих в облаках над землей!» — восторженно писал он Эдварду Коллину.

Он мог уже спокойно вспоминать о свадьбе Луизы, все это отодвинулось далеко-далеко и стало маленьким, точно игрушечным. Кукольный мирок, кукольная свадьба — прекрасная сцена для сказки!

…В Риме было холодно и сыро, на почте его не ждало письмо, которое он так надеялся получить, — письмо от милой, ласковой шведской девушки, чья нежная дружба, может быть, обещала счастье. Из Копенгагена писали о холодном приеме «Мавританки» публикой и о сатирической пьесе Гейберга «Душа после смерти», где драмы Андерсена оказывались орудием пытки для грешников в аду. Нет, надо стряхнуть с себя всю эту паутину! Беспокойный дух перемен звал его дальше, вперед, в Афины, где бродят тени героев древности, и по синим просторам теплого моря к минаретам Константинополя. Путешествовать — значит жить!

А вернувшись домой, он напишет большую книгу путевых очерков, поделится с соотечественниками своими пестрыми, живописными впечатлениями. И несколько семечек, из которых должны вырасти новые сказки, уже лежат в воображении, готовясь прорасти. Маленький Оле-Лукойе со своим волшебным зонтиком поможет сказочнику посмеяться над убогой рассудочностью обывателя и прославить живую, творческую фантазию, открывающую в будничной жизни неиссякаемый источник сказок, а история принца-свинопаса наглядно покажет разницу между настоящим искусством и мертвой искусственностью.

Никакие затейливые ухищрения не спасут поэта, если у него нет горячего любящего сердца, полного сострадания к людям, а взгляд его ограничен рамками узкого круга «избранных»!

Конечно, дети не смогут по-настоящему осмыслить этот второй план сказок: он предназначается для взрослых, но какие-то искорки западут в ребяческое сознание и, может быть, в свое время им пригодятся. Ведь так оно и следует, чтоб дети понимали поменьше, а взрослые побольше!

Впрочем, и у малышей есть свои драгоценные способности, которых часто не хватает их благоразумным, степенным родителям. В детских играх так легко оживают и начинают разговаривать любые предметы: старый гвоздь, сухая палка, сорванный цветок — все годится. А зоркие ребячьи глаза часто подмечают интересные вещи: как хитро и довольно щурится кот после удачной экскурсии в кладовку, как улыбаются и хмурятся рисунки на обоях, какой озабоченный, строгий вид у стенных часов!.. Все это зародыши сказок, но, чтоб они обрели жизнь, надо еще вложить в них мысли и чувства, важные и нужные для людей, — тогда-то и вырастает из жизни прекрасный цветок настоящей сказки.