Ханс Кристиан Андерсен

Защищая прогресс в разговорах и в сказках (в «Калошах счастья» он зло высмеял тупых и самоуверенных поклонников «милой старины»), Андерсен опирался на авторитет Эрстеда. Знаменитый физик, страстно влюбленный в свою науку, рисовал своему молодому другу грандиозные картины грядущих технических открытий: воздушные корабли бороздили небо и переносили людей с чудесной быстротой через моря и материки; телеграф связывал между собой самые отдаленные точки земного шара; сидя в Копенгагене, люди будущего слушали концерт, дающийся где-нибудь в Веймаре… Пар, «великий мастер Бескровный», электричество — вот те волшебные силы, которые сделают жизнь радостной, легкой, гармонической! Андерсен слушал эти пророчества с восторгом: да, сама жизнь — чудеснейшая из сказок… И вслед за Эрстедом он верил, что развитие техники устранит нужду и страдания, неравенство и угнетение без помощи баррикад. Почему бы разумным, добрым людям, которые есть и в высших классах, не оттеснить в сторону хищников и мошенников, не договориться мирно об улучшении жизни простых честных тружеников, чтобы они могли не только на небе, но и на земле получить свою долю счастья? А уж сам король-то и подавно мог бы обеспечить благо народа, если б только захотел! Конечно, вокруг трона теснятся льстецы, лицемеры, раззолоченные ничтожества и высокомерные болтуны. Но король может прислушиваться к голосам честных советников, а многое узнать и от поэтов, долг которых — говорить правду о том, что делается на свете. И, узнав эту правду, король, наверно, сделается поборником справедливости, а тогда уж постепенно все пойдет на лад.

Эти наивные рассуждения казались Андерсену — да и не ему одному! — очень убедительными. Правда, поэт смутно чувствовал, что есть глубокие противоречия между его верой в науку и в бессмертие души, между надеждой на «добрые намерения» господ и реальным знанием об их хищническом произволе и народной нищете, но ему так хотелось верить, что все разрешится гармонически с помощью времени, техники и «просвещенного монарха»!

В дни траура по Фредерику VI мало у кого в целом Копенгагене был такой огорченный и встревоженный вид, как у Андерсена. Но жестоко ошибся бы тот, кто приписал это скорби по усопшему монарху. У поэта были совсем другие причины горевать: ведь старого короля угораздило скончаться в тот самый день, когда в театре должна была состояться премьера пьесы Андерсена «Мулат»! Конечно, спектакль был отменен, и автор чувствовал горькое разочарование. «Мулат» уже стоил ему многих бессонных ночей и волнений, а теперь, на самом пороге заветной цели, новая оттяжка…

Почти весь 1839 год Андерсен провел за работой над драмой, а затем в борьбе за ее постановку. Сюжет «Мулата» основывался на новелле «Невольники» французской писательницы Рейбо. Андерсена привлекла гуманная направленность темы — защита угнетенных чернокожих рабов, а страдания героя драмы, великодушного и мечтательного мулата Горацио, были так близки его собственным! Мулат с острова Мартиника сталкивается с высокомерием и жестокостью белых рабовладельцев, о нем судят не по его достоинствам, а по его происхождению: все это было очень знакомо сыну датского сапожника. От цепей рабства Горацио спасла полюбившая его молодая француженка Сесилия, восторженная поборница равенства и справедливости, — и Андерсен еще не потерял надежды встретить свою Сесилию… Он писал драму с вдохновением и подъемом. «Бр-р-р, какая жуткая погода!» — как-то пожаловался ему встретившийся приятель. «Разве? — изумленно огляделся поэт и, засмеявшись, пояснил: — Меня-то греет тропическое солнышко, ведь я сейчас живу скорее на острове Мартиника, чем в Копенгагене!»

Но вот закончен последний акт, «Мулат» прочитан в нескольких знакомых домах и осыпан похвалами, теперь слово оставалось за театральным цензором, а на этой должности все еще сидел Мольбек, ненавидевший Андерсена. В длинных письмах к Генриэтте Ханк Андерсен описывал завязавшуюся борьбу. Мольбек объявил драму «тривиальной и безыдейной», кроме того, его возмущало, что сюжет взят «из какого-то французского романа этой развращенной новой школы, не имеющей понятия о благопристойности и морали». В довершение всего он ядовито замечал, что и обработка-то этого сюжета сделана Андерсеном из рук вон плохо. Эта явно несправедливая оценка привела в негодование многих, не говоря уже об авторе. Эрстед и Эленшлегер высоко оцепили «Мулата», ведущие актеры бранили Мольбека и выражали желание играть в этой драме, и сам Гейберг, хоть и защищал Мольбека от яростных нападок, все же соглашался, что «Мулат» заслуживает попасть на сцену.

Горячо сочувствовал Андерсену и Торвальдсен, недавно с триумфом вернувшийся на родину.