Хамелеонша

Нечто подобное со мной случалось только во время превращения. Нет, не после него – ощущать себя в чужом теле и мучиться потом от отдачи я ненавидела, – а в краткие мгновения мучительного перерождения. В какой-то момент время останавливается, и ты уже не ты, а нечто большее, не связанное законами этого мира, вообще никакими законами. Неразрывно сопряжённое с болью превращение дарило радость очищения, гибели и возрождения, пьянящей свободы. Когда собственная оболочка уже содрана, а чужая ещё не наросла, я словно бы познаю свою истинную глубинную сущность, соприкасаюсь с чем-то древним и исконным внутри себя, открываю себя заново. Слышу шёпот далёких предков в крови и незнакомцев, с которыми никогда не встречусь, но чьи души для меня как на ладони. Становлюсь подлинной собой и всеми людьми одновременно, разрываюсь от их эмоций и делюсь своими. Мне ведомо то, что творится в каждом уголке земли – абсолютное знание, ускользающее с последним спазмом, как предрассветный сон.

Людо никогда не познать этой радости, не примириться с собой через перерождение, и поэтому мне больно за нас двоих.

Меч – его единственная связь с предками, с родовой памятью. Все мужчины в роду Морхольтов – воины.

Брату едва исполнилось девять, когда он потребовал у отца настоящее оружие взамен тренировочной деревяшки. Отец согласился при условии, что Людо продержится в бою против Урбана, рыцаря-наставника. Время стёрло из моей памяти черты этого сына Севера, оставив лишь глубоко посаженные голубые глаза, вмятину на темени от давнего удара боевым молотом и топорщащуюся бороду, которую он заплетал в косички.

В назначенный день идёт первый в году снег. Отец встал на краю поля, приготовившись наблюдать, и снежные бабочки умирают на его подбитом мехом плаще глянцевитой наледью. Губы у Людо синие, а на лбу испарина, пальцы нервно мнут кожаную оплётку рукояти. Удар медной болванки отдаётся в ушах, и схватка начинается. Выпад, подсечка, и брат на земле. Мгновенно вскакивает, перекидывая меч в другую руку – он владеет обеими, – но манёвр помогает ненадолго. Я тру ладони о подол и так волнуюсь, что не могу смотреть на поле. Вместо этого смотрю на отца, по его лицу считывая все промахи Людо.

Недовольный изгиб брови. Гонг

Дёрнул плечом. Гонг

Сжал пальцы. Гонг

Ледяное спокойствие. Гонг

Когда я решаюсь снова взглянуть на ристалище, Людо хромает, кружа вокруг Урбана, и смаргивает капающую из рассечённой брови кровь, рукав разорван, правая рука висит плетью. Неудачная атака, и на этот раз он встаёт не сразу, сплёвывая розовую слюну.

Ещё одна попытка, и он опять на земле, затупленный клинок Урбана упирается ему в шею.

– Достаточно, – бросает отец, презрительно поджимая губы, и отворачивается, чтобы вернуться в замок. Людо встаёт, хромая, ковыляет к деревянному кругу и бьёт кулаком в металлическую нашлёпку. Воздух вибрирует медью, и Урбан со вздохом вскидывает оружие, отражая новый удар.

Свой меч Людо получил через неделю, когда смог подняться с постели. Всё это время рулетики с черникой пришлось тайком передавать через кормилицу. Увидев брата после семидневной разлуки, я с визгом бросилась ему на шею, повалив на пол и едва не устроив повторный вывих плеча.