Халулаец

Две недели Женя ухаживал за Литературой. Привязывал, обтирал прохладной тряпкой, толок анальгин, выносил ведра, вливал водку, помогал сходить в туалет, вытирал попу. Первые три дня Литература билась на вязках, как ведьмак на шабаше. Женя не мог оставить ее одну и сходить к своим родителям, потому что она постоянно его звала. Парень и за продуктами выбегал всего два раза. Он стал частью ее бреда и в то же время спасительной нитью в реальный мир. Вторая неделя прошла чуть легче, если не считать двух попыток бегства. Только через месяц Литература пришла в себя. Она сильно похудела и напоминала умирающую эльфийку. Это странно, но физиологические проявления ломки не оттолкнули Женю от Литературы. Наоборот, он полюбил ее какой-то зрелой любовью, похожей на любовь крестьянина к земле.

— Женя?

— Да?

— Я справилась?

— Справилась. Ты умничка.

— Ты вытирал мне попу?

— Вытирал.

— Что дальше с нами будет?

— Дальше мы поедем в Пермь и будем жить у меня. Если ты этого хочешь.

— Хочу. А как же твой роман?

— Да наплевать. Буду писать рассказы, как раньше. Теперь моя Литература никуда от меня не денется.

Женя сиял. Литература нахмурилась.

— Ну, я не знаю, хорош ли ты в постели...

— Что?!

— Шучу... А если я сорвусь?

— Снова поедем в Окуловку. Собирайся. Мы уезжаем.

И они уехали. Мимо Острожкинского храма, «Башни смерти», на старом «Икарусе» прямиком к историческому автовокзалу. Правда, в этот раз Женя не смотрел на все это в историческом ключе. Да и как смотреть-то, когда вокруг столько все еще живых людей? Поэтому Женя просто ехал домой и думал о литературах.

Стрелка

Слякотная осень. Я проснулся трезвым и злым, потому что уже неделю ничего не происходило. Сейчас, когда мне тридцать восемь, я радуюсь отсутствию событий, а в двадцать два я проклинал покой. В двадцать два у меня не было души, у меня было тело и дух. Тренированное тело и наглый дух. Мне нравилось играть в кошки-мышки с операми, нравилось драться, нравилось ехать на стрелку под музыку Наговицына, нравилось срываться с цепи и давать волю своим демонам. Я еще не научился получать удовольствие от их укрощения. Мне даже в голову не приходило, что демонов можно укрощать.

Я проснулся, отжался сотку от пола, поболтался на турнике, растянул маваши, почистил зубы, съел два вареных яйца и грустно сел у окна. Я так уже неделю сидел, потому что блядский покой образовался. Ни стрелки, ни делюги, ни даже самого завалящего рамсилова на горизонте не наблюдалось. Нет, я, конечно, ходил в зал и тусовался на «пятаке», но это ведь совсем не то. Рутина. Вата. Будни.

Я смотрел в окно и думал, чего бы такого крутого и денежного провернуть, когда мой домашний телефон ожил.

Самураи так меч не выхватывают, как я схватил трубку.

— Алло!

— Петр? Петенька!

— Кто говорит?

— Это Лена!

— Какая Лена?

— Из школы. Мы в десятом классе вместе учились.

Охренеть. Я эту Лену раньше любил как не знаю кто. Но чисто платонически. Школота, чё тут скажешь.

— Понял. Узнал. Сто лет, сто зим...

— У меня беда, Петь.

— Что случилось?

— Я в Екатеринбург учиться уехала. У меня тут жених. Он дорогу перешел уралмашевским. Его поставили на счетчик. В милицию Кеша боится идти. Завтра надо отдавать деньги.

— Сколько?

— Пятнадцать тысяч долларов.

— Нехило. От меня чего хочешь?

— Ты не мог бы помочь?

— В смысле?

— Ну, поговорить с уралмашевскими.

Я замолчал. Гнать в Ебург и рамсить с местными — это, конечно, жесть жестяная. С другой стороны, а кто они такие? Не из мяса, что ли? Да и Ленка девка сладкая. А жених это ведь еще не муж. Под благородным соусом можно и заново любовь закрутить.

— Когда стрелка?

— Завтра в десять вечера.

— Где?

— На Уралмаше.

— Вы чё, с дуба рухнули? А чё не сразу в морге?

— Ты о чем, Петь?

— Стрелки всегда забиваются на нейтральной территории. Это ж азбука. Твой жених кто?

— Предприниматель.

— Понятно. Барыга. Чего он там наблудил?

— Ничего не наблудил. Просто за крышу не захотел платить.

— А пиписька-то у него выросла, чтоб такого не хотеть?

Лена промолчала. Говорить, что выросла, как-то глупо, ведь она же мне позвонила. А говорить, что не выросла, обидно, жених все-таки.

— Ладно, Лен. Диктуй адрес. Вечером буду у тебя. Водочку готовь. Я с похмелья люблю на стрелки ездить.

— Почему?

— Потому что злой как собака.

Записав адрес, я положил трубку и задумался. Потом по очереди набрал Вову Гордея, Жеку, Валеру Карпа и Диму Снайпера. Первым приперся Дима, потому что он жил подо мной. То есть не по жизни подо мной, а квартира у него внизу находилась.

— Чайку, Димон?

— На пару хапков.

— Без бэ. Делюга есть.

— Излагай.

— Помнишь, я тебе по бычке про Лену рассказывал?

— Это которой ты не вдул?

— Это которую я любил.

— Ну да. Любил и не вдул.

— Тут ваще не про вдул. Она щас в Ебурге живет.

— И чё?

— А то, что еённый жених коммерс.

— И чё?

— Чё-чё. Уралмашевские на счетчик его поставили.

— Скока просят?

— Пятнадцать кусков.

— Зелени?

— Нет, блядь, деревянных.

— Аппетит.

— Предлагаю сгонять туда. Урезать пацанам желудочки.

— Нас самих там урежут по самое не балуйся.

— Ссышь?

— Ссу. Они крутые, мы крутые, вот хули из этой встречи получится?