Хаидэ

Шестеро, проговорив нараспев положенные ритуалом фразы, погрузились в общий сон, ощупывая быстрыми пальцами темных мыслей окружающее пространство, ныряя в прошлое и поднимаясь к будущему, пролетая по черным пещерам нижнего мира мимо чудовищ и монстров, огибая мельком увиденных посланцев, каждый из которых искал там свое — шаманы, колдуны, провидцы и ведьмы. А еще — глупцы, держащие в кулаке ума случайные заговоры и приемы колдовства, чтоб сотворить свое мелкое зло. Полезные глупцы, мясо для армии тьмы, жалкие избранные, сами сующие головы в черный мир. И женщины были там, скакали и вертелись, разевая рты, ненавидя молодую подругу или богатую соседку…Куры, с заранее свернутыми шеями. Что ж, женское мясо не так сытно, но много слаще.

Разум, связанный маленькой комнатой и сомкнутыми ладонями, летел дальше, без остановок. Глупцы сами позаботятся о себе. Сказав «да» темноте, они уже не вернутся в свет. А добираются вниз уже сами, туда катиться легче, чем карабкаться.

У жрецов была другая миссия, более важная и великая.

— Мальчик… — сказал пастух, нарушая светлый покой мягких ковров.

— Мальчик, мальчик… — отозвались пять голосов, внимая.

— Он послужит последней соломинкой, что сломит волю черного пленника.

— Сломит…

— Он задержит его в последнем рывке, оставит тут, лишит надежды, отнимая силу для выхода на свободу.

— Лишит… надежды…

— Но нужно все рассчитать. Перенаправить усилие. Пусть черный, казнясь, принесет себя в жертву, увидев, что мальчик почти поглощен темнотой.

— Почти… — в согласном шепоте прозвучал еле заметный вопрос, и пастух кивнул, прижимая ладони.

— Почти — для его мысли. Пусть потратит на извлечение Маура свою последнюю надежду. И будет предан и им тоже.

— Предан! — в голосах жрецов звучало торжество.

— Тогда он откроется. И откроет нам путь. Тогда в сердце вершительницы зазияют кровавые дыры. Мы войдем в них. И заберем сильную.

Ладонь, прижатая к его ладони, дрогнула.

— Не убьем?

— Нет, Рыбак. Она слишком ценна. Уловив ее, мы приблизим темноту сразу на огромный скачок.

— Сразу… сразу…

— А перед тем пусть она испытает горе. Скорбь. Вероломство. Предательство. Пусть тьма источит ее душу, ослабит ее. И шаги тьмы должны быть большими, как ночное небо. По величине ее души.

— Горе… Вероломство. Предательство, — в шепоте жрецов шелестело удовольствие.

— Но это требует труда, — предостерег Пастух:

— Вести черного к цели, заставив испытать то же самое. Пусть слабеет с каждым ударом.

— Да! Пусть слабеет.

— Сновидец, все знаки его снов толкуй и используй.

— Да, мой жрец, мой Пастух…

— Если он слышит ее зов, то и ты увидишь, что происходит там. Пусть смутно и обрывисто. Не мне учить тебя толковать сны тоски.

— Да, мой жрец, мой Пастух.

— Отдели тех, кто рядом с ней, кто слаб и податлив. Мы потрудимся над ними, пока сама женщина не доступна. Но не ошибись. Нет нужды тратить силы на светлых упорных глупцов, увидь тех, кто беспокоен, обуян сомнениями, кто жаждет и не получает.

— Да, мой жрец.

— Оставим ее одну. А черный пусть видит, как вокруг его песни собирается тьма. Тем быстрее укажет нам путь.

— Да мой жрец… мой жрец… мой Пастух… — шепот жрецов отлетал от неподвижных лиц и стихал, увязая в мягких коврах.

В наступившем молчании Пастух напрягся, стискивая мысленным кулаком шесть злых клубков, сплетенных из силы, уверенности и намерений. И кинул общий разум так далеко, как сумел. Швырнул его из темноты в яркое небо, повернул руку, показывая направление. И темный клубок, отскочив от небесной тверди, упал вниз, растекаясь по летней траве еле заметными струйками темного дыма.

* * *

— Я поеду с тобой, сестра.

— Тебе лучше остаться в стойбище, Ахи.

Хаидэ спрыгнула с белой Цапли и, потрепав теплую шею лошади, кинула поводья. Ахатта возвышалась над ней, держа поводья рукой в черной рукавице, обшитой воронеными бляшками. Смотрела хмуро, готовясь возразить.

— Со мной поедет Техути. А вы с Убогом соберите палатки к утру, мы вернемся из лагеря мальчиков и сразу двинемся к стоянке шаманов.

— И не отдохнешь? Из лагеря ночь скакать.

Хаидэ положила руку на живот. Звякнули под рукавицей бляшки кольчужной рубахи. И тут же опустила руку, рассмеялась досадливо.

— Перестань, сестра. Я степнячка, а не изнеженная рабыня в покоях. Сокровищу Теренция ничего не грозит, поверь. Его, — она шутливо и ласково похлопала себя по животу, — его охраняет моя клятва. Что это?

Расширив ноздри, втянула в себя степные запахи, оглянулась, прищуривая затвердевшие глаза.

— Запах. Ахатта, ты чувствуешь?

— Верно, лиса не доела зайца, — отозвалась Ахатта, оглядываясь, — да вон смотри, — показала рукой на черные силуэты птиц на склоне холма. Те кружились, ниспадая и снова взмывая вверх, как черные листья на ветру.

— Мертвое не пахнет злом, — возразила княгиня, всматриваясь в птиц.

— Хаи, ты не носила ребенка, поверь мне, сейчас весь мир для тебя станет одной огромной кучей запахов. И все они отвратительны.

Хаидэ оглянулась на Техути. Тот сидел на мышастом жеребце, похлопывая того по шее. В ответ на ее взгляд кивнул успокаивающе. И Хаидэ улыбнулась ему, не замечая, как потемнело лицо Ахатты.