Хаидэ

Большие белые цветы поникали от собственной тяжести, раскидывая уголки сросшихся лепестков с растянутой белой плотью. Пахли особенно. Нуба медленно шел, отводя рукой темные листья, прохладные и тяжелые, задирал голову к столбам света, идущим к мягкой пахучей земле от далеких отверстий в своде пещеры. Тропа под ступнями податливо подавалась, лаская кожу упругостью крошечной травки, растущей сплошным ковром. Так же, вспомнил он, ступали его ноги, когда тащил на себе бурдюк озерной травы на склон горы, где росло его дерево. Маленькое и тощее, с тонкими ветками, но только его.

Выйдя на поляну, осененной широкой листвой, Нуба сел, поглаживая рукой упругую травку. И вздохнул, только сейчас понимая, как он устал. Под цветочным кустом ждала его накрытая плошка. Поставив ее на колени и радуясь сытному запаху, он зачерпнул рукой вкусного крошева из овощей и теплых кусочков мяса. Ел, с наслаждением разжевывая и глотая, и насытившись, сунул пустую миску под куст. Лег навзничь, вытягиваясь. И засыпая, увидел слова жреца о девушке, что бережными движениями омывала его обнаженное тело, они превратились в ее руки и глаза. Сон взял его, накрывая, как он взял ее, скользя руками по круглым плечам, захватывая ладонями черные груди с острыми сосками.

Под котловиной, окруженной кольцом черных скал, той котловиной, внутренность которой была тайной не только для тех, кто видел остров с берега, но и для вечного перевозчика, обитающего на черном песке, глубоко внизу, в скальном массиве, в тесной пещерке сидели шесть мужчин, скрестив ноги, укрытые засаленными белыми кангами. Соединившись ладонями, смотрели перед собой. И в точке пересечения шести неподвижных взглядов, вздрагивая и толкаясь, клубился серый туман, показывая картинку: измученный черный великан с обритой головой, лежит, свернувшись клубком в тесной камере с грубо вырубленными в скале стенами. С низкого потолка падают медленные капли затхлой воды, скатываются с грязного тела, оставляя на коже блестящие полоски. А по каменному полу ходят, подступаясь и шевеля чуткими усами, жирные многоножки, обтекая захватанную миску с комками тухлой еды.

— Старик принес сладкий взяток, — сказал крупный мужчина с обрюзгшим лицом. И пятеро повторили согласно:

— Сладкий…

— Избранных нельзя упустить.

— Нельзя.

— Если мы не возьмем двоих, они выберут свет.

— Выберут, — согласились жрецы, глядя, как многоножка заползает в миску, повисая над камнем жирным туловом с шевелящимися ножками.

— Мальчик и мужчина — оба останутся с нами. Или обращенными. Или кормом для пчел.

— Кормом.

— Но это лишь крайний случай. Время нас не торопит.

— Нет.

— Идите к мальчику. Мужчина пусть спит.

Туман исчезал, унося с собой сладкий тяжелый запах. Размывалась картинка. И жрецы, выходя из оцепенения, опускали головы, бережно, будто боясь порвать кожу, размыкали ладони. Прикладывая руку к груди, там, где пялился на мир черный шестиугольник с серой сердцевиной, по одному вставали и уходили в маленькую дверцу.

Глава 12

Надсадный вой труб тыкался в уши, солнце обжигало лоб и руку, прикрывающую глаза. Белая пыль забиралась в горло, сеялась на потные щеки. И было горячо и липко стоять в тесной толпе, волнами ходившей при гортанных вскриках стражи.

Нуба шагнул вперед, туда, где вместе с солнцем касался жаркого лица морской легкий ветер. Вытирая лицо, опустил большие руки. Черной гроздью с цветными искрами топотала вдалеке кавалькада, окруженная дорожной пылью. Из белых клубов торчали длинные копья, топот ритмично ударял землю, заставляя ее глухо гудеть. Снова из-за спины взвыли дудки, прогремели о щиты короткие мечи, заглушая лязгом крики толпы. Нубу толкали в спину, елозили под руками, просовывая головы — увидеть первыми. Под грозный крик командира стражи вдруг повалились на колени, прижимая лбы к высушенной до белизны глине.

Ветер лизнул пот на щеках, упал вокруг плеч. И Нуба, оглядываясь на устланную черными, серыми и грязно-белыми спинами, снова посмотрел вперед.

Всадники приближались. Поднимаясь и опускаясь в седлах, так что шлемы одинаково сверкали на солнце, ехали, глядя перед собой глазами, разделенными узкой пластиной, закрывающей нос. И от неподвижности взглядов и мерного вверх-вниз движения одинаковых голов казались неживыми.

— Княгиня! — всхлипнул кто-то, изворачиваясь лицом вверх и протягивая дрожащую руку, — свет наш, наша великая матерь!

В ужасе от собственной смелости накрыл голову смуглыми пальцами, выпачканными в белой пыли и снова уткнулся в землю.

Она ехала впереди, голова в богато украшенном шлеме так же мерно поднималась и опускалась, полоскался по ветру спущенный на плечо длинный султан из рыжего конского волоса, путаясь с прядью золотистых волос. Солнце сверкало на острие шлема, стекало по переносице, гасло на черных бляшках, густо нашитых на кожаную рубаху, отсвечивало тусклыми бликами на согнутых у лошадиных боков коленях.