Хаидэ

— Тогда слушай настоящие условия! — голос жреца стал холодным и резал, как нож режет руку, — за молодость, здоровье и женские ласки ты отдаешь нам этого человека. И возвращаешься в мир. Чтоб вечно искать для нас таких же — умеющих странное, живущих сердцами, мужчин, женщин, детей. Доброта, любовь, преданность. Приводи их на берег и зажигай костер. Каждый из них будет длить твою новую жизнь. Я сказал.

Карума еле стоял. Желудок прыгал к горлу, задавливая сердце, во рту стояла горькая слюна, дыхание рвалось и затыкало рот, а в голове будто поселилась стая зудящей саранчи. Отец луны сказал свое слово. Надо кивнуть и принять сделку. Или поторговаться еще. Что-то там, в его надменных словах было…

Но уши отказывались слушать, глаза выпучиваясь, не помещались в орбитах, а в голове все бешено крутилось, и слова жреца, порвавшись на мелкие клочки, скакали в вихре невнятицы. Карума схватился руками за живот, за голову, прижал ладонь к глазам, не в силах больше выносить разлад своего тела, о работе которого почти и не думал, ну разве что посетует на усталость в ногах или боль в пояснице.

— Принимаешь ли ты нашу плату?

— Да! — старик упал на колени, скрючиваясь, и тяжело дыша. И вдруг замер, удивленный. Все ушло. Утихла боль и тошнота, в голову пришла ясность. А руки и ноги запели, наполняясь силой.

Жрецы усмехаясь, наблюдали, как трясущееся тело на их глазах разворачивалось, выпрямляясь. Человек встал, вытягивая перед собой руки, залитые лунным светом.

— Иди. Слуга накормит тебя. Если захочешь, даст женщину. И возвращайся с добычей.

Двое жрецов, подхватывая под локти Нубу, повели его к белому входу, где исчезала в режущих лучах грузная фигура Отца Луны.

— Пойдем, — прозвучал в тишине мальчишеский голос перевозчика, — у меня на берегу тушеная козлятина и пиво из кокосового молока.

Ранним утром, когда солнце еще только готовилось выглянуть из-за края земли, но небо уже стало розово-нежным, Карума проснулся на берегу, возле остывшего очага. Сел, оглядываясь и встряхивая гудящей ночным хмелем головой. В ней кружились воспоминания о танце, в котором его пятки выворачивали черный песок, о блюде, полном недоеденных кусков сладчайшего мяса. И женщина была там, блестела глазами, закрывая лицо краем накидки, которую после, когда Карума шепнул в маленькое ухо подаренные ему слова, она медленно скинула на пол пещеры, легла, раскрываясь как цветок в дождь. И глаза ее были большими и влажными, как у раненой в бок антилопы. Был в памяти отброшенный мальчишкой перевозчиком калебас, разливающий на пол вязкую белесую жидкость. И почему-то внезапная грубая ругань мальчишки, его злые рыдания, когда Карума отбил удар и опрокинул мерзавца, наступая ему ногой на плечо. Но потом помирились. А дальше память заснула, насытившись впечатлениями.

Сидя на берегу, Карума смотрел, как солнце приоткрывает огненное веко, ползет вверх и со стороны озера приходит легкий утренний бриз, клоня тонкие стебли сухой травы.

— Г-го, — сказал он, прокашлявшись. Вскочил, слушая с удивлением и радостью, как бежит кровь, напитывая тело до кончиков пальцев, и как резко все внутри просыпается, требуя жизни. И женщину можно бы снова, понял он и захохотал, любуясь ощущениями. Хватая мешок, валяющийся на песке, закричал в полный голос:

— Гей, го-о-о!!!

Закружился, твердо ступая сильными ногами. И вдруг замер, когда в голове, которая становилась яснее, всплыли и остановились слова, завершающие сделку.

«Каждый из них будет длить твою новую жизнь».

— Вот как… — медленно сказал себе Карума, и оглянулся через плечо на черные скалы, торчащие из розовой утренней воды. Поворачиваться лицом к острову не хотел.

Внутри плеснулся страх и поднял голову, обещая показать последствия, нарисовать их, упиваясь сладким ужасом необратимости. Но Карума не зря жил долго и знал — иногда надо вовремя наступить на новорожденную мысль и сломать ей хребет пока она не стала настолько сильной, чтоб убить думающего. Он прогнал страх, ударив первым. Что же. Если ему теперь жить, ловя слабых и доверчивых, горячих сердцами — значит, так тому и быть.

Он повернулся и посмотрел на остров, без страха. Черная скалистая пирамида казалась далекой и неопасной. Ни единого блика не отражали ломаные поверхности скал. Сильной рукой Карума приветственно поднял потяжелевший мешок, из которого вкусно пахло лепешками, вяленым мясом и пивом. И пошел по красному песку к бушу, прячущему начало тропы через саванну, обдумывая где вскоре соберется побольше народу — на ярмарке в дальней деревне или на свадьбе в своей. А может быть, надо просто подождать, когда мужчины сами придут к нему, неся новому годое свои тревоги и желания.