Хайд

– Нет? Но, по-моему, это одно и то же. Люди хотят заглянуть в другой мир, перейти на новый уровень бытия, попасть в иную реальность. А я всей душой желаю избавиться от этих «переносов», если пользоваться терминологией вашего коллеги Джексона. И мое иномирье, судя по всему, очень похоже на то, куда стремятся любители мухоморов…

Хайд ушел через двадцать минут. Под конец их общение превратилось в неуклюже-вежливую пустячную беседу двух давних знакомых, которые пытаются наладить отношения после небольшой размолвки.

Они допили чай, и Портеус проводил гостя через массивную дверь с решеткой по белым, обработанным карболкой коридорам к главному выходу из водолечебницы и дальше, на крыльцо. На улице похолодало, в небе мокрым полотнищем повисли серо-белые тучи, угрожая дождем.

Хайд, остановившись на ступеньках, окинул взглядом прибольничную территорию.

– Вы сказали, о галлюциногенном эффекте мухоморов вам поведала Келли Бёрр? – спросил Портеус.

– Да. Она работает в патологоанатомическом отделении с доктором Беллом, подменяет доктора Конана Дойла. А вы знакомы с доктором Бёрр?

– Конечно. И скажу вам, не покривив душой, многие мои молодые коллеги от нее без ума. Она очень красивая женщина.

– Возможно.

– О, полно вам, Эдвард, – хмыкнул Портеус, – только не говорите мне, что вы этого не заметили!

– Заметил, – признался Хайд. – Но у меня к доктору Бёрр сугубо профессиональный интерес, поскольку она обладает острым умом и способна видеть суть вещей.

Красивое лицо Портеуса расплылось в широчайшей улыбке – Хайд сделал вид, что его это не задело.

– Дорогой мой Эдвард, вот теперь я не сомневаюсь, что вы и сами от нее без ума!

– Как я уже сказал, мой интерес к доктору Бёрр сугубо профессиональный, – отрезал Хайд, хотя почувствовал, что у него зарумянились щеки.

Хайд шагал по территории водолечебницы к выходу и уносил с собой много вопросов, оставшихся без ответа. Однако кое-что прояснилось для него сегодня окончательно и бесповоротно. Кое в чем он теперь уже не сомневался.

Сэмюэл Портеус ему лгал.

У Портеуса было преимущество в виде медицинского образования и блистательной карьеры в психиатрии, но Хайд тоже обладал ценным качеством – полицейским навыком распознавать ложь.

Порой ложь была единичной – фальшивым ответом на конкретный вопрос; а порой она растягивалась, полускрытая, на весь разговор, таилась за его поворотами – это была целая стратегия введения в заблуждение, а не простой обман. Именно такую стратегию Хайд распознал у Портеуса, хоть и не сразу: намерение дать ему неверное представление о сути и целях своей терапии.

Однако же и Хайд не был полностью честен с врачом – он не сказал Портеусу, что уже перестал принимать его препараты.

Погруженный в свои мысли, капитан пересек больничную территорию, вышел за главные ворота и направился к остановке омнибусов на оживленной улице. Встав на краю тротуара, он достал из кармана пузырек из темно-синего стекла и бумажный пакетик с пилюлями. Когда послышался дружный цокот копыт, предвещавший появление омнибуса на конной тяге, Хайд бросил пузырек и пакетик в сточную канаву у своих ног.

Глава 19

Ночь уже укутала тенями порт к тому времени, как туда добрался Иэн Поллок.

В листовке, которую дал ему капитан Хайд, говорилось, что сходка должна состояться в Лейте, – это место представляло собой нагромождение пакгаузов, мыловарен, перегонных заводиков, стеклодувных мастерских, шерстяных мануфактур и контор судовых поставщиков. Все они, уже закрытые в этот поздний час, тесными рядами выстроились на берегу, погасив огни в окнах, а дальше коммерческую портовую геометрию ломали волноломы, доки и пристани, и начиналось царство реки Форт. Здесь и речушка Лейт впадала в широкий эстуарий, мешая свои воды с солоноватой прохладой Северного моря.

Порт Лейт был распоследней дырой, но здесь можно было увидеть, услышать и учуять весь мир. Его пакгаузы ломились от головокружительно цветастых ковров и тканей из Анатолии, Афганистана и Персии. Его воздух был напоен ароматами табачных и чайных листьев, еще мокрых и благоуханных от влажных теплых ветров Вест-Индии, от горных долин Ассама и Нилгири. В его доках и меблированных комнатах звучала какофония из песен и ругательств на языке капских голландцев, на бенгальском, немецком, хинди, датском, пенджабском, урду и французском.