Кесарево сечение

Она отобрала его у меня, и начала какие-то манипуляции с носом и тампоном. При этом она ласково приговаривала какие-то слова, что-то ворковала, мальчишка фыркал, кривил ротик, но не орал. Вдруг Валентина бросила взгляд на второй сверток и сказала:

– Тоже проснулась, красавица! Разбудил мою лапочку этот балбес горластый. – И уже обращаясь ко мне добавила: – Возьми ее на руки, пока я с этим разберусь.

Я взял девочку. Ее личико ничем не отличалось от мордашки "этого балбеса", но рот она не кривила и не раззевала. Просто лежала и смотрела на меня. Взгляд у нее был сонный и какой-то бессмысленный – я даже испугался вначале, может с ней что-то не так. Но потом подумал, что будь оно так, Валентина бы обеспокоилась, а коль скоро она не проявила беспокойства, у меня нет никаких оснований…

Пока я формировал в голове это логическое построение, что-то произошло. Взгляд ребенка вдруг сделался осмысленным, он скользнул по моему лицу, потом скосился куда-то в сторону, вернулся, зрачки словно бы сузились, и в них, как мне показалось, промелькнули какие-то искорки сознания. Потом ротик приоткрылся, и…

– Она мне улыбается! – произнес я оторопело.

– Она всем улыбается. Отличная девчонка! – сказала Валентина с некоторой даже ноткой бахвальства в голосе. – Да у тебя и самого рот до ушей. Папочка!..

Дальше, естественно, началась канитель с кормлением, причем, Валентина умудрилась их кормить одновременно, и, что уж совсем непостижимо, ей хватало рук еще что-то одергивать, поправлять и подворачивать, бормоча какие-то невразумительные, но очень ласковые слова. Мне показалось, что где-то когда-то я уже слышал нечто подобное. Только вот где, и когда?..

Потом я принял посильное участие в пеленании, и попутно выяснил до конца, кто из этих пока еще безымянных существ девочка, а кто мальчик.

Потом они опять уснули, а мы пошли на кухню и приступили к решению проблемы, как же мы их назовем. Причем, я пил кофе, а Валентине его пить было нельзя, и она мне за это пеняла.

Потом пришла Наталья Олеговна с кучей свертков, и тут выяснилось, что мальчика уже зовут Петей, а девочку – Танюшей. Мы с Валентиной немного поартачились – просто для порядка – но спустя какое-то время пришли к выводу, что так будет правильно. Как их не назови, они все равно будут наши дети. И мы им будем говорить: "Дети, ну-ка быстро за стол". И еще будем говорить: "Дети, ну-ка марш спать!" А к тому времени, когда у них заведутся свои дети, мы успеем придумать им имена.

Потом Наталья Олеговна нас предупредила:

– Завтра прилетит Валерий. Могу вообразить, что тут начнется…

Потом… Что было потом, я не помню. Наверное я уснул, потому что вдруг ощутил себя измотанным до предела…

Народно-административная мудрость гласит: "День отлета и день прилета – один день".

Вообще говоря, согласно уложению, мне было положено двое суток отдыха. Но утром следующего дня я сначала позвонил Васе, которого не оказалось дома, а потом на всякий случай заглянул в нашу контору. Сунулся к Гире – там все было по старому. Петр Янович, правда не сидел за своим столом а стоял у окна заложив руки за голову и выгнув грудь. На столе лежали одна толстая кипа бумаг и три тощие.

Я поздоровался.

– Явился, – констатировал он и махнул рукой. – Ты в курсе, что когда-то в Египте семь тощих коров съели семь тучных?

– Нет, – сказал я и предположил, что Петру Яновичу теперь стукнуло в голову отправить меня в Древний Египет, разбираться с этими тощими коровами.

– Ну и зря, – сказал Гиря.

Я пожал плечами:

– К чему вы, собственно, клоните, Петр Янович.

– Да ни к чему – просто к слову пришлось. На самом деле, это был вещий сон… Ты посиди пока, я сейчас…

И усевшись за стол начал престидижитацию с бумагами. Я с интересом наблюдал за процессом. Спустя какое-то время я понял, что он растасовывает бумажки из толстой кипы на три колоды. И делает это весьма своеобразно. В одной стопке уже лежали ровные свежие листы с печатями и витиеватыми подписями ответственных лиц. В другой – замызганные листки с колонками и цифрами в этих колонках. В третьей – совсем уж истрепанные странички и полустранички, большей частью с рукописным текстом.

Наконец, он вчерне разложил бумаги по кучкам, несколько раз сжал и разжал кулаки, поднял на меня глаза и процитировал:

– "Наши пальчики устали". Вот смотри, Глеб, это, – он показал на рукописную стопку, – основа моих будущих мемуаров. Вот это – в архив, – он ткнул в стопку с печатями и подписями. А вот это, – он сунул палец в колонки и цифры, – это чистые убытки нашей цивилизации. Тут тебе и суда, и грузы и их траектории. Просто смех, да и только! Представляешь, по этим бумагам выходит, что два рейдера груженных под завязку, исчезли бесследно. Точно также исчезли два балкер-трампа, груженые не менее, а я бы сказал, еще более. Но это бы ладно. Ты мне скажи, куда могли исчезнуть целых два крейсера и прогулочный лайнер. Уму непостижимо, какой у нас бардак! Искать все это на орбитах – дело совершенно безнадежное. Придется эти убытки списывать. А по какой, скажи на милость, статье?

– Очевидно, по халатности, – сказал я.