Кесарево сечение

Дело шло к финалу. Я следил за процессом с замиранием сердца. Гиря тоже начал проявлять признаки беспокойства. Бодун терроризировал нас обоих требованиями "держать его в курсе событий". Мы, в свою очередь, давили на него, требуя предъявить "план и сроки мероприятий" Асеева. Бодун по видеофону отнекивался и напускал туману. Гиря нервничал. В конце концов, он командировал к Бодуну Сюняева, потребовав, чтобы второй "не слезал" с первого до тех пор, пока не будет составлен, как выразился Гиря, "сетевой график смычек до последней запятой". Речь шла о том, что необходимо было установить точные сроки и координаты передачи судов под "юрисдикцию" Асеева. Когда Валерий Алексеевич осмыслил ситуацию, он выпятил челюсть и заявил, что это – вопиющий бардак! Почему его раньше не поставили в известность о возникшей ситуации?! Сроки приближаются, кометы на подходе, а "эти космические придурки и пальцем шевельнуть не желают". "Верно! – поддержал Гиря. – Имеет место разгильдяйство в масштабе Приземелья и даже за его пределами, а также головокружение от успехов. Валера, с этим надо разбираться. Кто у нас Главный Инспектор.., или кто ты там у нас? И куда он смотрит?"

После этого Сюняев два дня сидел у Бодуна, а когда вернулся, объявил, что убывает с инспекцией и требует предоставить ему транспортное средство. Куда именно предстоит "убыть", он не сказал, но я догадался. Гиря было ухватился за подбородок, соображая где в срочном порядке можно изыскать транспортный ресурс для перемещения Главного Инспектора в район инспектирования, но Сюняев заявил, что ему, собственно, необходимо не само средство, как физическое тело, а его бумажный эквивалент. Это заявление чрезвычайно взбодрило Петра Яновича. "Ага! – сказал он. – Надо ли понимать так, что в нашем поле зрения появился первый нелегальный объект из хозяйства Асеева?". "Объект достаточно легальный, – успокоил Сюняев, – но надо его, так сказать, "запротоколировать".

Как именнно "протоколировался объект", я не знаю, но Сюняев убыл аж на полтора месяца. Прибыл он в отличном настроении и в моем присутствии передал Гире пухлую папку. На мой вопрос о том, что оная содержит, Валерий Алексеевич с чрезвычайно самодовольным видом заявил, что данная папка частично содержит некий "перечень" для Петра Яновича, а в основном – "содержательную часть творческого наследия Калуцы". Наследием Гиря не заинтересовался – его интересовал "перечень". Завладев им, и почти насильно усадив Валерия Алексеевича в свое "крэсло" Петр Янович истребовал Куропаткина и стремительно исчез в его сопровождении. Сюняев какое-то время изливал на меня желчь по поводу того, что ему не предоставлена возможность восстановить силы после тяжких и праведных трудов, что он "работает на износ", и что в нашем ведомстве имеют место "перегибы в работе с кадрами". После этого он извлек из портфеля "наследие" и уткнулся в него. Мои просьбы о приобщении к делу он умело проигнорировал, а повторные такие же просьбы пресек тем, что без лишних разговоров выставил меня за дверь.

На какое-то время я оказался предоставленным самому себе. Я вдруг вспомнил, что у меня есть жена, что эта жена в последнее время видит меня чрезвычайно редко, и что, вероятно, в связи с этим обстоятельством, семейные узы испытали ущерб и требуют укрепления. "И черт с вами! – подумал я – Плевать я хотел на ваши космические бездны и тайны подсознания! Подумаешь…".

Короче, я обиделся. Это, порой, бывает приятно. Есть что-то возвышающее душу в гордом одиночестве. Пусть современники тебя недооценивают, пусть! Пусть даже презирают и скептически ухмыляются. Потомки во всем разберутся и отдадут должное…

Появившись дома я обнаружил Валентину в полном здравии, и, вопреки предположению, спокойную и умиротворенную. Меня это даже несколько шокировало, я даже подумал, нет ли смысла обидеться и на Валентину. Чтобы уж заодно… Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это не усугубит мое гордое одиночество, а значит и не добавит остроты ощущению полного уничижения. Лучше лечь на диван и уставиться в потолок. И так лежать, дожидаясь вопроса, что случилось, и не заболел ли я часом. А дождавшись, гордо ответить, что я здоров физически и нравственно, но мир, окружающий меня со всех сторон, то есть, среда моего нравственного обитания поражена болезнью отвержения всего мало мальски незаурядного и… И так далее.

Ожидаемого вопроса я не дождался. Вместо этого я был принужден мучительно искать ответ на вопрос о том, что мы будем есть на ужин: пельмени по-сибирски, или плов по-узбекски.

О времена, о нравы!

В конце концов, я вспомнил, что пропустил обед, и ответил, что и то и другое. И отвернулся к стенке. Пусть мир рухнет под собственной тяжестью – я и пальцем не пошевелю! А если он таки испытает во мне необходимость, пусть вызывает по видеофону.

Я принципиально игнорировал мир сутки.

В процессе игнорирования я разговаривал с Валентиной на разные темы и узнал массу интересного. Живот у нее основательно округлился. Помимо всего прочего, она заявила, что решила не мелочиться и сразу родить двойню. Я опешил: