Керенский

В тот же день Савинков дважды обращался к Керенскому с просьбой подписать наконец привезенные из Ставки бумаги, но тот оба раза отказывался под какими-то надуманными предлогами. Та же ситуация повторилась и на следующий день. С Керенским явно что-то происходило. Он очнулся от транса предыдущих дней и опять прибег к своей любимой манере затягивать и откладывать неприятные ему решения. Серьезных оснований не верить Корнилову у Керенского, по его же собственному признанию, не было. Скорее здесь сработала его пресловутая интуиция: он нюхом чувствовал приближающиеся перемены, хотя вряд ли мог сам сформулировать, в чем они состоят.

Впрочем, некоторая информация, неизвестная Савинкову, у Керенского все же была. 22 августа, когда Савинков выехал в Могилев, в кабинете премьера побывал посетитель, которому было суждено сыграть роковую роль в бурных событиях последующих дней. Это был бывший обер-прокурор Святейшего синода В. Н. Львов. Мы уже много раз упоминали его имя на страницах этой книги, но сейчас настало время познакомиться с ним поближе.

Как и Керенский, Львов был депутатом Четвертой думы, как и тот, в марте 1917 года вошел в состав Временного правительства. В Думе Львов был известен как специалист по делам русской церкви. По этой причине и в кабинете, возглавляемом его однофамильцем князем Г. Е. Львовым, он занял должность главы духовного ведомства.

По свидетельству людей, близко знавших его, Львов был человеком искренним, но в то же время экспансивным и увлекающимся. Он "был одушевлен самыми лучшими намерениями и также поражал своей наивностью, да еще каким-то невероятно легкомысленным отношением к делу". [319]Львов был верным сторонником Керенского и всячески поддерживал его при любых разногласиях в правительстве. Тем не менее при формировании второго коалиционного кабинета его фамилия выпала из списка министров. Скорее всего, Керенский просто пожертвовал им, чтобы социалисты не кричали о преобладании в составе кабинета цензовых элементов.

Для Львова отставка стала громом среди ясного неба. Потом ему припомнили, что в пылу гнева он называл Керенского своим смертельным врагом. Однако это были не более чем слова, гнев у Львова мог почти мгновенно смениться таким же удушающим обожанием. Не прошло и нескольких дней, как он снова повсюду начал кричать о своем восхищении Керенским, которого именовал не иначе как своим близким другом.

Как бывший депутат Думы, Львов принимал участие в работе Государственного совещания. Даже на него, человека не слишком прозорливого, увиденное произвело гнетущее впечатление. У другого это могло вызвать тревогу, страх за будущее. Львов, с его сверхэмоциональным восприятием окружающего, едва не заболел. Для него навязчивой мыслью стало примирение Керенского и Корнилова.

То, что произошло дальше, на первый взгляд кажется невероятным, совершенно фантастической чередой ошибок. Это очень точно заметил Ф. А. Степун: "Подробное изучение злосчастной путаницы, которую Львов внес в развитие и без того сложных взаимоотношений между Корниловым и Керенским, может привести в полное отчаяние не только социолога, верящего в законы исторического развития, но и всякого человека, не считающего, что мир — сумасшедший дом". [320]На деле события, развернувшиеся в последующие дни, были порождением того взаимного недоверия, которое заставляло Керенского, Корнилова, Савинкова и всех других, вовлеченных в эту историю, подозревать друг друга в смертных грехах.

В Москве Львов остановился в гостинице "Националь". Здесь он случайно встретил некоего Добрынского, с которым когда-то был шапочно знаком. Тот имел репутацию авантюриста и пустослова. Патологическая хвастливость была главной чертой Добрынского, а для того, чтобы создавать впечатление о себе как о человеке значащем, он постоянно должен был вращаться в "кругах". Под страшным секретом он рассказал Львову, что недавно был в Ставке, где присутствовал на тайном совещании, которое решило объявить генерала Корнилова диктатором. В Ставке, по его словам, все ненавидят Керенского. На него уже готовится покушение, и премьера специально пригласили в Могилев, для того чтобы арестовать, а то и убить.

Надо сказать, что Добрынский действительно накануне побывал в Ставке, но ездил он туда по частным делам и ни с кем из высшего начальства не контактировал. Но Львов поверил собеседнику и страшно разволновался. Он действительно восхищался Керенским и теперь испугался за него. Львов решил немедленно ехать в Петроград, для того чтобы предупредить Керенского о грозящей опасности. По приезде в столицу он сразу же отправился в Зимний дворец и немедленно был принят Керенским. Уже это выглядит странно — премьер нередко отказывал во встрече и действующим министрам. По словам Керенского, он полагал, что Львов зашел "попросту поболтать". [321]Примем это объяснение — Керенский знал, что Львов его боготворит, и мог позволить себе получить удовольствие от сеанса восторженного поклонения.