Кентерберийские рассказы

Тит Ливий повествует, что когда-то
Жил в Риме рыцарь, знатный и богатый,
По имени Виргиний, у друзей
Любовь снискавший щедростью своей.
       Был дочерью единственною он
С женой своей от неба награжден.
Красою несравненной дева эта
Превосходила все созданья света.
Природа создала ее с таким
Искусством бесподобным, неземным,
Как будто чтоб сказать: «Глядите, люди!
Какой творец мечтать о большем чуде
Дерзнул бы? Может быть, Пигмалион?
Как ни лепил бы, ни чеканил он,
Со мной сравняться был бы тщетен труд.
Зевксис и Апеллес не превзойдут
Меня в искусстве украшать созданья.
Меня творец великий мирозданья
Поставил заместителем своим,
Чтоб облик существам давать земным
И всячески приукрашать их. Мною
Содержится все то, чем под луною
Ущерб и рост владеют вместе тут.
Я мзды не жду за свой бессменный труд.
С моим владыкою всегда согласна,
Всё новым тварям жизнь даю всечасно,
В различную их облекая плоть.
Красой сей девушки почтен господь»,—
Так, думаю, могла б сказать природа.
       Уж на порог пятнадцатого года
Вступила девушка, красой своей
Пленившая природу с первых дней.
Багрянцем роз и белизною лилий
Украшены ее ланиты были;
Как ива, гибок был прелестный стан,
А лес кудрей златистых осиян
Лучами полыхающего Феба,
Глядящего с полуденного неба.
Но внешности, отрады из отрад,
Был нрав ее прекраснее стократ.
Все качества соединились в ней,
Которые мы ценим у людей.
Душой и телом далека от зла,
Она цветеньем девственным цвела,
Во всем воздержана, всегда смиренна
И долготерпелива неизменно,
В нарядах, в поведении скромна,
В ответах же учтивости полна.
Она, хотя умом не уступала
Самой Палладе, говорила мало.
Пустопорожних слов ее уста
На ветер не кидали никогда;
Нет, речь ее звучала благородно,
Проникнутая прелестью природной.
Присущи были ей девичий стыд
И рвение, которое бежит
Губительного для души безделья.
В рот не брала она хмельного зелья,
Чтобы Венерин жар не разжигать,
Чтоб масла к пламени не подливать.
Блюсти ей было любо строгий нрав;
Не раз от легкомысленных забав
Она, больной сказавшись, убегала;
Пирушки, пляски, смех под звон бокала
Ее к себе нисколько не влекли,
Она от них держалася вдали.
Тот прав, кто думает, что вредно детям
Забавам праздным предаваться этим:
До времени не надо созревать,
Ведь девочка успеет взрослой стать
И смелое усвоить поведенье.
       Вам не в обиду это поученье,
Наставницы господских дочерей,
Приставленные к ним на склоне дней!
Подумайте, какое основанье
Давать их было вам на воспитанье:
Иль то, что чистоту вы соблюли,
Иль то, что пред соблазнами земли
Не устояли и теперь до гроба
От света отреклись. Глядите ж в оба
За нравами воспитанниц своих,
Стезею чистоты ведите их.
Охотник-вор, что от былых утех
Своих отрекся, может лучше всех
Лес охранить. Вы с вашею задачей
Отлично справитесь, — вас ждет удача.
Не поощряйте никогда порок,
Чтоб дьявол вами овладеть не мог.
От снисхожденья к поощренью — шаг.
Невинности предатель — злейший враг
Людского рода, — потому-то мы
Его боимся больше, чем чумы.
       Отцы и матери, вам тоже надо —
Растите ль вы единственное чадо
Иль несколько — не отпускать их с глаз,
Пока зависит их судьба от вас.
Остерегайтесь гнусным поведеньем,
А паче неуместным снисхожденьем
Детей своих губить. Кто портит чадо,
Тому не миновать, поверьте, ада.
Коль нерадив пастух, какой в нем толк?
При нем ягнят спокойно тащит волк.
Примерами не утомляя вас,
Продолжу я мой прерванный рассказ.
       Не нужно дочери Виргинья было
Наставниц, — нет, она руководила
Собой сама; ведь жизнь ее была —
Как все слова ее, так и дела —
Примером, по которому учиться
Могли бы добродетелям девицы.
И потому в стране гремела слава
О красоте ее и жизни правой.
Все осыпали девушку хвалой,—
Все, кроме злобной зависти одной,
Которой горести чужие милы,
А радости, наоборот, постылы.
       Свою продолжил повесть доктор так:
Однажды в храм направила свой шаг
Виргинья дочь; ее сопровождала
Родная мать, как девушке пристало.
       А в ту пору как раз одним судьей
Тот округ управлялся городской;
И вот, когда она входила в храм,
Судья, случайно оказавшись там,
Ее увидел и в единый миг
Запечатлел в душе прекрасный лик.
Ее красой невиданной пленен,
Тотчас же про себя подумал он:
«Она моею сделаться должна!»
       И тут в него вселился сатана
И научил бессовестным советом,
Как преуспеть коварством в деле этом.
Он понимал, что золотом иль силой
Пути он не проложит к деве милой.
Она имела множество друзей,
И чистота души давала ей
Способность оказать сопротивленье
Любому натиску и вожделенью.
Все это взвесив, парня он призвал,
Которого за негодяя знал,
И все подробно рассказал ему,
Прибавив, чтобы тайны никому,
Коль жизнь ему мила, не выдал он.
Когда был подлый сговор заключен,
Судья на славу парня угостил
И наперед прещедро одарил.
       Подробно обсудив с судьею план,
Как дать ему, пустивши в ход обман,
Возможность похоть утолить свою
(От вас их замысла не утаю),
Отправился домой проклятый Клавдий,—
Так парня звали, — а судья, враг правде,
Что звался Аппием (заметьте, я
Не сказкой развлекаю вас, друзья,
А то, что вправду было, повествую),—
Судья, уже заранее ликуя,
Стал предвкушать услады плотской час.
И вот чрез день, другой, когда как раз
В своем судилище он восседал
И тяжбы, как обычно, разбирал,
Вошел его сообщник, твердо шаг
Держа к столу, и громко молвил так:
       «Свое пришел я право защищать
И на Виргинья жалобу подать,
Который мне нанес огромный вред.
А скажет он, что это лишь навет,—
Я привести свидетелей могу;
Они вам подтвердят, что я не лгу».
       «В отсутствие ответчика нельзя
Решенье вынести, — сказал судья.—
Пускай предстанет он перед судом,
И мы по правде тяжбу разберем».
Явился тот, и жалобу истца
Суд огласил с начала до конца,
А содержанье было в ней такое:
       «Я, недостойный Клавдий, пред тобою,
Почтенный Аппий, утверждаю тут,
Что некий рыцарь, коего зовут
Виргиньем, праву вопреки, поныне
Мою служанку держит и рабыню,
В младых летах украденную в ночь
И уведенную насильно прочь.
Есть у меня свидетель не один,
Прошу их выслушать, о господин.
Он скажет вам, что дочь она ему,
Но это будет ложь, и потому
Рабыню мне вернуть прошу покорно».
Вот содержанье жалобы позорной.
В упор взглянул Виргиний на истца
И собрался навету подлеца
Достойный дать и рыцарский ответ,
Всем доказать, что тени правды нет
В его словах, что в них сплошная ложь.
Судье, однако, было невтерпеж,
И он изрек: «Пора прикончить спор!
Такой я объявляю приговор:
Истец свою рабыню может взять;
Отныне у себя ее держать
Не вправе ты. Пусть явится сюда
И под охраной состоит суда».
       Услышав этот гнусный приговор,
Велевший дочь родную на позор
Отдать судье, пошел домой Виргиний,
Душою утопая в злой кручине.
Вернувшись, в комнате своей он сел
И тотчас дочь позвать к себе велел.
Когда она вошла и села рядом,
Он на нее взглянул потухшим взглядом.
Хоть шалость сердце отчее и жгла,
В решении был тверд он, как скала.
       «Виргинья, дочь моя, — сказал он ей,—
Перед тобой один из двух путей:
Смерть иль позор. Зачем родился я,
Раз мне дожить пришлось, о дочь моя,
До дня, когда тебе, моя отрада,
От острого меча погибнуть надо?
Превыше света божьего любя,
Как ласково лелеял я тебя,
О дочь, последнее мое мученье,
Последнее в сей жизни утешенье!
Жемчужина небесной чистоты,
Свой горький рок прими смиренно ты,
Тебя убьет не ненависть — любовь.
Моей рукой твоя прольется кровь.
Ты повстречалась Линию на горе,—
Сказалось это в подлом приговоре».
И все ей рассказал он, — вам опять
Излишне это было б повторять.
       «Отец родной, я так еще юна,
Я жить хочу, — воскликнула она.
Ему руками шею обвивая
(Привычка у нее была такая),
И слезы брызнули из чудных глаз.—
Ужель, отец, пришел мой смертный час?»
       «Увы, — ответил он, — исхода нет».
       «Тогда, — промолвила она в ответ,—
Оплакать жизнь мою, отец, мне дай!
Позволил выплакаться Иевфай [181]
Пред смертью дочери своей когда-то,
А в чем была бедняжка виновата?
В том, что отца, свершившего поход,
Хотела первой встретить у ворот».
Сказавши так, она без чувств упала,
А через миг, в себя пришедши, встала
И молвила: «Благодарю творца,
Что девственной останусь до конца.
Позору смерть предпочитаю я.
Отец, готова к смерти дочь твоя».
И стала тут она просить о том,
Чтоб он ударил бережно мечом,
И снова потеряла вдруг сознанье.
Виргиний, полный жгучего страданья,
Отсек ей голову и дар кровавый
Понес в палату, где судья неправый
Еще сидел и тяжбы разбирал.
       Судья, гласит преданье, приказал
Его схватить и умертвить тотчас.
Но тут народ ворвался в суд и спас
Виргиния; ведь было всем известно,
Что приговор был вынесен бесчестно.
Еще когда истец явился в суд,
Подозревали многие, что тут
Замешан Аппий, чей блудливый нрав
Был всем знаком. Теперь, злодея взяв,
Его в темницу бросили, и там
С собою скоро он покончил сам.
А Клавдий, Аппия сообщник мерзкий,
Истец неправедный, преступник дерзкий,
К повешенью был тут же присужден.
По просьбе рыцаря, однако, он
Был только изгнан. Если б не Виргиний,
Ему висеть пришлось бы на осине.
Всех остальных, замешанных в злом деле,
На виселицу без пощады вздели.
       Вы видите, не безнаказан грех,
Но час небесной кары скрыт от всех.
Тебе неведомо, когда и как
Зашевелится совести червяк,
Хоть о твоем не знает преступленье
Никто, — лишь ты один и провиденье,
Ученому и неучу равно
Расплаты час предвидеть не дано.
Грех из души гоните же скорей,
Покуда он не укрепился в ней.