Кентавр

Внимание, погруженное в просторы тускнеющих воспоминаний, вновь обратилось к внешнему миру. Ее чувство вернулось с пустыми руками, оставив ее беззащитной перед вторжением самого мрачного ужаса, который она знавала. Перед такой суровой действительностью женщина оказалась совершенно беспомощна. Страх овладел самыми потаенными уголками души, доселе не знавшими робости. Несколько секунд не приходили на помощь ни Библия, ни Господь. Покинутая в пустыне ужаса, София сидела, не в силах заплакать, чувствуя, как горячи и сухи глаза, а тело сковано ледяным холодом. Не видя, глядела она перед собой. Страх, подкравшийся в полуденной тишине, в ослепительном свете солнца среди недвижных деревьев, витал вокруг. Она чувствовала его повсюду. По самому краю мирной полянки непрестанно двигалось нечто из иного мира. Невозможно было понять, что именно. А муж знал, ценил его красоту, почитал, но для нее это было недоступно. Она не смогла бы разделить с ним и самую малость этого чувства. Казалось, за обманным блеском ветреного дня в самом сердце леса возникла иная вселенная жизни и чувства, невыразимая для Софии. Эта вселенная прикрывалась тишиной, как вуалью, пряталась за спокойствием; но муж двигался вместе с ней и понимал ее. Его любовь служила посредником.

Миссис Биттаси поднялась на ноги, но, сделав несколько неверных шагов, снова опустилась на мох. Теперь она не чувствовала ужаса, никакой личный страх не мог завладеть той, чьи мысли и страдания были о муже, которого София так самоотверженно любила. В момент полного самозабвения, когда она поняла, что бороться бессмысленно, что даже Бог покинул ее, Он вновь обнаружил себя совсем рядом, явившись ей в холодном сердце недоброго леса. Но сначала женщина не поняла, что Спаситель здесь, так как не признала Его в таком странном, неприемлемом обличье. А Он стоял так близко — сокровенный, сладостный, утешающий и такой недоступный, как само смирение.

Вторая попытка встать на ноги оказалась удачной, и женщина медленно обошла мшистую прогалину, в которой оказалась. И, случайно обнаружив тропу, удивилась, но, впрочем, только на секунду. Деревья обрадовались ее уходу. Они помогали найти дорогу. Лес не хотел ее видеть.

Прилив пришел, но не за ней.

Так, при очередной вспышке прозрения, которое в последнее время помогала понимать больше, чем обычно, миссис Биттаси увидела все целиком и с ужасом осознала.

До сих пор у нее был страх, хоть и не выраженный в мыслях или словах, что столь любимые мужем деревья каким-то образом уведут его — поглотят или даже убьют неким загадочным способом. На этот раз ей стало ясно, как глубоко она ошибалась; и осознание этого повергло в агонию ужаса. Ревность деревьев не была пустячной ревностью животных или людей: они желали заполучить его, потому что любили, но смерти ему не желали. Воодушевленные его энтузиазмом, богатством его натуры, они хотели его. Живого.

А она стояла у них на пути, и они замышляли ее убрать.

Вот что принесло чувство жалкой беспомощности. Она стояла на песке перед бескрайним океаном, медленно катящим свои волны прямо на нее. Как человек подсознательно собирает все силы, чтобы избавиться от песчинки, забившейся под кожу, так и все, что Сандерсон называл коллективным сознанием леса, собралось, чтобы извергнуть этот человеческий атом, стоявший на пути к объекту желания. Из-за любви к мужу она оказалась под кожей зеленого великана. И деревья намеревались вытолкнуть ее, прогнать; собирались уничтожить ее, а не Дэвида. Его, которого они так любили, в ком так нуждались, оставили бы в живых. То есть взяли бы живым.

София благополучно добралась до дома, хотя, как нашла дорогу, так и не вспомнила. Все было устроено так, чтобы она с легкостью отыскала путь. Ветки чуть ли не подгоняли ее, но паривший ангел леса бросал на темные тропинки, остававшиеся за ее спиной, горящий зеленым пламенем меч из бесчисленного множества листьев, ставя блестящий, непроходимый барьер. Больше она никогда не входила в лес.

Вернувшись, миссис Биттаси со всем спокойствием и умиротворением обратилась к повседневным делам, что вызывало у нее самой постоянное изумление, настолько неколебимы они стали. Она беседовала с мужем, когда он приходил к чаю — после наступления темноты. Смирение придавало странное мужество — терять было нечего. Отвага закаляет душу. Разве это не кратчайший путь к небесам?

— Дэвид, я тоже ходила в лес в то утро, пошла вскоре после тебя. И видела тебя там.

— Разве это не замечательно? — просто ответил он, слегка склонив голову.

В его взгляде не было ни удивления, ни раздражения; скорее, мягкая, спокойная апатия. Он не стал ни о чем спрашивать. София подумала о порывах ветра, налетающего на садовое дерево, — слишком резкого, склоняющего его, когда оно не хочет сгибаться, но с нежеланием уступает. Теперь муж часто представлялся таким деревом.

— И в самом деле, совершенно замечательно, дорогой, — тихо ответила она, без дрожи в голосе, хотя и невнятно. — Но для меня это было слишком — слишком странно и огромно.