Кентавр

— Лучше приберегите свои предостережения для медиумов, ясновидящих и другой подобной публики, — съязвил ирландец, однако, говоря это, он испытывал смутную тревогу; наибольшую досаду вызывал поворот дела на личности. — Именно они склонны терять голову, как мне кажется.

Тут доктор Шталь поднялся со своего места и встал перед ним, словно ждал именно этих последних слов, предоставивших недостающий кусочек головоломки.

— Большинство самых ярких случаев и наблюдалось у людей разряда медиумов, хотя я ни на секунду не относил вас к их числу. И все же все мои «пациенты» без исключения демонстрировали свои особые свойства по одной и той же причине — из-за того особенного расстройства, которое я только что упомянул.

Некоторое время они мерили друг друга взглядами. Нравилось это О’Мэлли или нет, но доктор Шталь произвел внушительное впечатление своими речами. И теперь, глядя на его тщедушную фигуру, растрепанную бороду и лысый череп, отражавший свет от лампы, ирландец терялся в догадках, что будет теперь, к чему вело это признание необычных убеждений, столь смутившее его. Ему хотелось услышать больше о той космической жизни и том, каким образом страстное желание могло помочь ей сделаться реальной.

— Ведь все сколько-нибудь достоверные феномены, происходившие на сеансах медиумов, — услышал он дальше, — возникали именно под воздействием той изменчивой, отделяемой части личности, о которой мы тут говорили. Она проекция личности, автоматическая проекция сознания.

Вслед за чем, словно гром среди ясного неба, на смятенный ум О’Мэлли обрушился вызывающий вывод этого поразительного человека, недвусмысленно увязавший воедино все темы, которых они сегодня коснулись. Доктор с упором повторил:

— Таким же образом, — падали слова, — великое сознание Земли проецировало вовне непосредственное выражение своей космической жизни — космических существ. И вполне возможно предположить, что некоторое число этих древних доисторических проявлений в тех редких местах, которые человечество не успело запятнать, могло сохраниться. Этот человек — одно из них.

И доктор включил позади себя два электрических светильника, словно ставя точку в поразительной их беседе. После этого он заходил по каюте, поправляя стулья и стопки бумаг на столе. Время от времени бросал на приятеля быстрый взгляд, как бы проверяя воздействие своей атаки.

Ибо именно так О’Мэлли воспринял произошедшее. Этот бешеный поток неортодоксальных идей, изложенных без особой последовательности, был выплеснут на него явно с какой-то целью. А неожиданная кульминация и резко оборванный финал продуманы заранее, чтобы подтолкнуть его к горячему признанию.

Но слова бежали О’Мэлли. Он сидел в кресле, запустив пальцы во взъерошенные волосы. Внутреннее смятение пересиливало любые слова, не давало даже сформулировать никакого вопроса, и вот, когда за дверью каюты громко раздался удар гонга, призывавший к ужину, ирландец резко встал и без единого звука вышел. Шталь проводил его взглядом и, слегка улыбнувшись, удовлетворенно кивнул.

Но О’Мэлли направился не к себе в каюту. Какое-то время он побродил по палубе, а когда добрался до столовой, увидел, что Шталь уже успел поужинать и ушел. На противоположном конце стола, наискосок от него сидел русский великан, который время от времени поднимал на него глаза и улыбался, отчего у ирландца становилось одновременно тревожно на сердце, и настолько маняще, словно его ожидало величайшее из чудес света. Вновь открылись врата жизни. Оковы, сдерживавшие его сердце, лопнули. Он вырвался из тюрьмы мелкой индивидуальности. Столь угнетавший его мир померк. Люди превратились в марионеток. Торговец мехами, священник-армянин, туристы и все прочие стали лишь механическими куклами, выполненными в одном, мелком и незначительном, масштабе, на удивление скучные, неотличимые друг от друга, ненастоящие, лишь наполовину живые.

А корабль тем временем, отметил он с почти страстной радостью, шел по синему морю, которое покрывало вздымающуюся грудь круглой и вращающейся Земли. И он, и русский великан тоже лежали у нее на груди, прижимаемые так называемой силой притяжения, но помимо нее иной силой. И с этим пониманием его неутолимый голод лишь возрос. Вольно или невольно, откровения Шталя утроили его.

XI

В терминах науки можно сказать так: сознание разлито повсюду, оно просыпается там и тогда, когда телесная энергия, подлежащая духовной, превосходит определенную степень силы, называемую нами порогом. Таким образом сознание можно локализовать во времени и пространстве.

Фехнер. Книжечка о жизни после смерти.[67]