Кенилворт

— Хорошо, милорд, в таком случае я буду говорить без дальнейших предисловий. Поскольку то, что я должен сказать вам, касается вашей чести, я уверен, вы не сочтете потерянным время, которое потратили, чтобы выслушать меня. Я должен потребовать у вашей светлости отчета о судьбе несчастной Эми Робсарт, история которой вам слишком хорошо известна. Я глубоко сожалею, что не сразу избрал этот путь и не сделал вас самих судьей между мною и мерзавцем, который причинил ей столько зла. Милорд, она спаслась бегством из противозаконного и опаснейшего заточения, надеясь, что ее недостойный супруг не останется глухим к справедливому протесту, и вырвала у меня обещание, что я не выступлю в ее защиту, пока сама она не использует доступные ей средства добиться признания ее прав.

— Ах вот что! — перебил Лестер. — Да вы помните, с кем говорите?

— Я говорю о ее недостойном супруге, милорд, — повторил Тресилиан, — и, при всем уважении к вам, не могу найти более мягких выражений. Я потерял из виду бедную молодую женщину, ее спрятали в каком-то тайнике замка, а быть может, даже перевели в другое место заточения, более удобное для осуществления злодейских замыслов. Этого не должно быть, милорд! Я говорю от имени ее отца — и требую, чтобы этот злополучный брак был признан и объявлен в присутствии королевы, а Эми Робсарт получила право и возможность жить там, где она того пожелает. Позвольте мне заметить, что выполнение этих моих справедливейших требований не касается ничьей чести столь близко, сколь чести вашей светлости.

Граф словно окаменел, пораженный крайним хладнокровием человека, который нанес ему столь глубокое оскорбление, а теперь защищал свою преступную любовницу, словно она была невинной женщиной, а он — ее бескорыстным заступником. Изумление графа не уменьшила и настойчивость, проявляемая Тресилианом, чтобы добиться для нее титула и положения, которые она опозорила, и преимуществ, которые она, несомненно, намеревалась разделить с любовником, так бесстыдно отстаивающим ее права.

Тресилиан умолк, но прошло немало времени, прежде чем граф оправился от изумления. Наконец Лестер дал волю охватившему его гневу.

— Я выслушал вас, не перебивая, мистер Тресилиан, — сказал он, — и благодарите бога, что никогда прежде слух мой не оскорбляли речи такого бессовестного негодяя. Покарать тебя должна была бы плеть палача, а не шпага вельможи, но так и быть… защищайся, подлец!

С этими словами он сбросил на землю плащ, нанес Тресилиану сильный удар вложенной в ножны шпагой, затем молниеносно обнажил ее и приготовился к атаке. Его бешеный гнев сначала поверг Тресилиана в такое же изумление, в какое он сам перед этим поверг Лестера своей речью. Но изумление уступило место возмущению, когда за незаслуженными словесными оскорблениями последовал удар, от которого сразу улетучились все мысли, кроме одной — мысли об ответном ударе. Тресилиан, в свою очередь, мгновенно извлек шпагу из ножен, и поединок начался. Тресилиан хотя и уступал Лестеру в искусстве фехтования, но достаточно хорошо владел шпагой и дрался смело. К тому же он был гораздо спокойнее своего противника, ярость которого объяснял либо приступом безумия, либо каким-нибудь страшным заблуждением.

Схватка длилась уже несколько минут, но ни один из противников еще не был ранен, когда у входа на террасу вдруг послышались голоса и торопливые шаги приближавшихся людей.

— Нам помешали, — обратился Лестер к своему противнику, — следуйте за мной!

В тот же миг чей-то голос произнес:

— А мальчуган-то был прав — здесь дерутся.

Тем временем Лестер увлек Тресилиана в тайник за фонтанами, и там они укрылись от взглядов шести телохранителей королевы, которые прошли по главной аллее «Забавы». Они услышали, как один из них сказал:

— Да разве найдешь их тут ночью, среди этих брызгалок, клеток и нор. Пройдем-ка до конца аллеи и если не натолкнемся на них, то вернемся и поставим одного из наших у входа. Вот они и окажутся в ловушке до утра.

— Слыханное ли дело, — отозвался второй, — пускать в ход шпаги, когда здесь рядом находится королева, да еще чуть ли не в ее дворце! Черт бы их побрал! Должно быть, какие-нибудь пьяные крикуны сцепились. Искать их — и то жалко. Ведь за поединок положено отрубать правую руку, верно? Тяжело лишиться руки за то, что помашешь куском стали, за который так и тянет схватиться.

— Ты сам задира, Джордж, — возразил третий, — вот и берегись — такой закон и в самом деле существует!

— Что верно, то верно, — заметил первый. — Да сюда-то он не больно подходит — дворец принадлежит не королеве, а лорду Лестеру.

— Ну и что же! Наказание будет такое же строгое, потому что, покуда правит наша милостивая королева, бог да продлит ее дни, лорд Лестер все равно что король.

— Тише, болван! — прошипел третий. — Почем ты знаешь, что нас никто не слышит?

Они прошли мимо, занятые куда больше своим разговором, чем желанием обнаружить виновников ночной тревоги.