Кэйтлин и Купидон

– Кто ты такая? Психотерапевт? – и одновременно резко дергает меня за колтун – знакомая боль, от которой на глаза наворачиваются слезы. Инстинктивно я вскидываю руку, прижимаю ее к колтуну и вскрикиваю:

– Ой!

– Извини. – Ее щетка продолжает движения, пока мама тихонько напевает что-то себе под нос.

– Верити изменила Джереми! – брякаю я. Я не собиралась рассказывать ей о ссоре с Верити. Я хотела найти здесь убежище, чтобы без спешки во всем разобраться. Мама замирает. Я чувствую, как щетка зависает над моим затылком, задевая за волосы.

– Она в порядке? – спрашивает мама.

Я непроизвольно отдергиваю голову на дюйм вперед.

– Почему ты спрашиваешь – в порядке ли она? Джереми тебя не волнует?

Она притягивает меня за плечи обратно и снова начинает водить щеткой по моим волосам.

– Я не знаю Джереми, но я знаю Верити. Она не из тех, кто намеренно причиняет кому-то боль, у нее наверняка имелись на то причины.

Возле моих ног – стопка газет с пожелтевшими уголками. Наш дом всегда выглядел неряшливо: раковина, постоянно забитая грязной посудой, пыльные безделушки, повсюду недопитые чашки чая. Когда я была маленькой, мама часто наступала на разбросанные кубики «Лего», вскрикивая, что этот дом недостаточно просторный. В доме моего отца на другой стороне города было шесть спален и ворсистые ковры, пружинящие под ногами. Иногда я получала письма от Луизы, покрытые яркими наклейками и написанные душистой гелевой ручкой, от которых пахло малиной. Я приносила их маме и с горечью зачитывала, какая новая игрушка появилась у Луизы на этой неделе. «Они имеют то, что имеют они, а мы имеем то, что имеем мы, – говорила мама. – И всем нам очень повезло».

Сейчас она говорит тем же размеренным тоном, а я испытываю помрачение разума. Я пытаюсь подражать ей.

– И ты не осуждаешь Верити? – спрашиваю я, чувствуя, как мое сердце бьется все чаще.

– А ты злишься на нее? – откликается она.

– Конечно, злюсь! – Моя речь напоминает собачий лай. Я изо всех сил стараюсь не сорваться на маму так, как это произошло с Верити. Но у меня такое чувство, будто кто-то взял шариковую ручку и исчеркал толстыми черными спиральными линиями мой мозг вдоль и поперек.

– И почему же? – Мама думает, ее медоточивый голос успокоит меня, но я стискиваю кулаки так, что ногти вонзаются в кожу.

– Я боюсь, то, что она сделала, плохо отразится на Джереми.

– Он уже достаточно большой мальчик, и ему не нужно, чтобы ты о нем беспокоилась. Я думаю, ты злишься скорее из-за того, что…

Не успевает она договорить, как я обрываю ее, выпаливая:

– Это нечестно, мам! Я видела, как такое происходит, в моей… с моими клиентами. Они не могут нормально жить дальше, они все время боятся, что им снова причинят боль.

Теперь мама совсем прекратила меня расчесывать. Я чувствую затылком – колтун все еще там, он почти пульсирует в моих волосах.

– Я думаю, мы все знаем, почему ты так себя ведешь, – произносит она, придерживая меня за плечи. – Но ты несправедлива к Верити, и я уповаю на Господа, что ты ничего этого ей не сказала.

У меня перехватывает дыхание, в горле пересыхает. В голове темнота, будто мой мозг залит черной краской. Я так устала, очень устала – но я знаю, что мне нужно делать. Я думала, что приезд сюда поможет, что мама поймет, однако это совсем не помогает.

Я резко встаю. Мама думает, что я собираюсь слить воду с макарон, и просит меня перемешать их с маслом.

– Мне сейчас не до этого, – качаю я головой. И думаю о сообщении, полученном ранее. Как оно всплыло на экране телефона и как я оставила его без ответа.

– Хорошо, я сама. Хочешь, пойди наверх и приляг. Я подогрею тебе еду, когда ты отдохнешь.

Я киваю, но как только выхожу в коридор – хватаю свою сумку и надеваю пальто. «Милая? Утенок, ты куда?» – слышу я ее крики, когда захлопываю за собой дверь. И стоит лишь морозному воздуху окутать меня, заполнив легкие резким холодом, как я ударяюсь в слезы.

Глава 12

Я бегу вдоль маминой улицы под ледяными порывами ветра, остужающего мое разгоряченное, усталое и заплаканное лицо. Я ускоряюсь, когда пробегаю мимо соседских домов, чьи окна мягко светятся сквозь деревья. В одном из окон я вижу семью – все сгрудились на диване, залитые голубым сиянием телевизора. Автобусная остановка в конце улицы, и когда я добираюсь до нее, то понимаю, что запыхалась. Я проверяю время на телефоне и обнаруживаю, что там два новых сообщения. Я заталкиваю его обратно в карман и смотрю расписание на табличке. Автобус до города будет только через пятнадцать минут, так что я сажусь на холодную металлическую скамью и болтаю ногами, задевая ботинками хлипкую стену под собой, которая сотрясается при каждом ударе.

Звонит телефон: это мама. Я не хочу отвечать, но знаю, что, если не сделаю это, она будет звонить и звонить.

– Алло? – отвечаю я, притворяясь, что все нормально. Что я не сижу на этой автобусной остановке в конце улицы, дрожа от холода.

– Кэйтлин! – У нее строгий голос. – Я беспокоюсь за тебя. Пожалуйста, вернись, нам надо обо всем этом поговорить.

Мой телефон жужжит возле щеки – пришло очередное сообщение.