Каждый твой вздох

Поэтому Оливия молча наблюдала, как он переходит от одного портрета к другому: высокий, широкоплечий мужчина, как две капли воды похожий на своих предков. Гордость заставляла Митчела отрицать и сходство и наследие, но Оливия молча дивилась бесплодности его усилий. Его предки, все до одного, были такими же высокими, с такой же гордой осанкой, острым умом… и изменчивым темпераментом. В точности как у него.

Она вспомнила о язвительном замечании в адрес своего свекра, действительно имевшего несчастье выбирать на редкость безвкусные галстуки, посмотрела на профиль Митчела и слегка повеселела. От носков сверкающих черных итальянских мокасин до сшитого на заказ костюма цвета маренго, белоснежной сорочки и безупречной укладки густых темных волос Митчел, как все мужчины Уайаттов, был прекрасно ухоженным воплощением хорошего, но консервативного вкуса.

Однако она успела обнаружить три особенности, несомненно, отличавшие его от предков: сдержанное чувство юмора, вкрадчивое светское обаяние и неотразимая улыбка. Сочетание было поистине смертоносным, то есть убийственным, до того, что даже у старухи вроде нее немного закружилась голова. Мужчины в семье Уайаттов были властными и энергичными, но обычно почти не обладали чувством юмора, не говоря уже о каком-то обаянии. Если их стиль — Хамфри Богарт, то Митчел был Кэри Грантом, с квадратной челюстью и ледяными синими глазами.

— Это не займет много времени, — резко бросил Сесил, врываясь в кабинет.

Оливия едва заметно поморщилась, наблюдая, как брат идет к письменному столу. До чего же неприятно, что, хотя брат на два года старше, артрит не согнул его позвоночника.

— Садитесь, — велел он.

Митчел подошел к Оливии и выдвинул для нее кресло, а сам шагнул к углу стола, сунул руки в карманы и поднял брови.

— Я сказал, садись! — рявкнул Сесил.

Легкая саркастическая усмешка тронула губы Митчела. Оглядевшись, он остался на месте.

— Кого ты ищешь? — спросил Сесил.

— Вашу собаку.

Оливия внутренне сжалась, а Кэролайн затаила дыхание. Сесил долго, пристально смотрел на него с неприязнью и, кажется, с уважением.

— Как пожелаешь, — процедил он, переводя взгляд на Оливию и Кэролайн. — Я хотел, чтобы вы двое тоже присутствовали, поскольку чувствовал себя обязанным перед Митчелом сказать это при всех и потому что, как рассудила судьба, мы единственные взрослые, оставшиеся в этой семье.

Взгляд его снова остановился на Митчеле.

— Много лет назад гордость и гнев подтолкнули меня на величайшую несправедливость, и я намереваюсь признать это сейчас, перед твоей теткой и невесткой. Мой гнев не имел ничего общего с тобой и был направлен на твоего отца и женщину, ставшую твоей матерью. Мой сын Эдвард был настоящим бабником, и это меня бесило. Когда его молодая жена умирала от рака, он ухитрился сделать ребенка другой женщине, твоей матери, и за это я так и не смог его простить. Как и не мог простить твоей матери полное отсутствие моральных принципов. Она связалась с моим распутным сыном, хорошо зная, в каком состоянии находится его жена, но при этом забыла об элементарной порядочности. Она так и не поняла, как оскорбляет его первую жену, настаивая, чтобы он женился на ней всего через полгода после ее смерти. Мало того, позволила себе забеременеть и родить ребенка только с той целью, чтобы подцепить выгодного мужа и войти в нашу семью.

Сесил замолчал. Оливия встревоженно изучала лицо Митчела, гадая, что он думает, услышав уродливую правду о родителях. Но вид у него был по-прежнему отсутствующий, словно ему рассказывали не слишком приятную историю о не слишком хороших знакомых. Не заметь Оливия слегка сведенных бровей, посчитала бы, что ему попросту скучно.

Безразличный к столь тонким нюансам, Сесил продолжал:

— Могу я быть до конца откровенным?

— Ради Бога, сколько угодно, — отозвался Митчел с издевательской учтивостью. — Я был крайне возмущен, нет, взбешен поведением твоих родителей, но когда твоя мать наняла пройдоху-адвоката, чтобы вытянуть у меня деньги и заставить воспитывать своего незаконного ребенка, как истинного Уайатта, мое отвращение переросло в ненависть, и я был готов сделать все, что в моих силах, лишь бы ей ничего не досталось. Все, что угодно. Можешь ты понять мои чувства?

— Прекрасно.

— Если бы твоя мать просто хотела денег, чтобы воспитывать сына и жить прилично, я мог бы ей посочувствовать, — добавил Сесил, и Оливия впервые увидела нечто вроде удивления, промелькнувшего на замкнутом лице Митчела. — Но в ней не было ни крошки материнского чувства. Главным для нее были деньги и возможность находиться среди богатых людей. И она считала, что для ребенка этого тоже будет достаточно.

Сесил встал. Оливия заметила, что для этого ему пришлось опереться обеими руками о столешницу, словно он был куда слабее, чем хотел показать.