Каждый отвечает за всех

– Она давала мне пить, и она его любит, – сказал Демин. – Следите за временем и ремонтируйте часы. Они отмечают время...

Он слышал свои слова и долго падал куда-то вниз, а потом увидел в темноте Страшнова и перед ним Ганечку на костылях, который шептал, волнуясь:

– Я не наводил, доктор, я не соучастник, это они так подстроили. Честное слово, доктор! Я только знал.

– Возможно, – прогудел Страшнов. Он сидел у кровати большим белым привидением и что-то делал с рукой Демина.

– Одеяла будут, людей не будет, – сказал Ганечка. – Я не боюсь, доктор, я ничего не боюсь, но сейчас не могу их закладывать. Мы должны быть на равных.

– Этого я не понимаю, – сказал Страшнов.

– Я вам все расскажу, вы только поверьте мне!

– Поверить? – сказал Страшнов. – Я тебя лечу, и ты меня обворовываешь.

X

Полет проходил ночью. У Демина отказал радиокомпас, а дублирующий гиромагнитный компас куда-то пропал. Он шел по пеленгатору и даже не знал точно высоты, потому что летел под облаками и локатор не брал из-за малой высоты. Он летел ощупью, ориентируясь по увеличению или уменьшению пеленга, потом его вели посадочным локатором, поправляли с земли курс и высоту, и, когда он вышел к аэродрому, оказалось, что летит он днем.

Небо над аэродромом было чистым, светило солнце, и сидел он не в кабине реактивного истребителя, а на «яке», слабеньком аэроклубном «яке». За ним тянулся буксирный трос к оранжевому планеру.

– Я твой ведомый! – закричала Таня, размахивая скрипкой из кабины планера.

Высота была ничтожной, метров двадцать, на аэродромном поле колхозники косили траву. Среди них стоял по пояс голый Сергей, здоровый и веселый. Он взмахнул веревкой и накинул петлю на хвост «яка».

– Тяни! – закричал он толпящимся рядом людям. – Не пустим его!

В толпе Демин разглядел Танечку на костылях, следователя, плачущую мать и Страшнова. Страшнов стоял в белом халате и, запрокинув голову, глядел на него. По взлетной дорожке бежала Лида и показывала рукой на полосатую аэродромную колбасу: ветер был крепкий.

– Не улетит, – говорил Ганечка, обнимая следователя с папкой. – Ты не беспокойся, гражданин начальник, он нас любит.

– Обрежь веревку! – крикнул снизу Страшнов.

С ума сошел! Чтобы обрезать, надо к хвосту добраться.

– Держи скальпель!

Демин сдвинул фонарь назад и почувствовал в руке холодный нож. Теперь надо выбраться из кабины. Он стал вылезать, но ему мешал парашют, было трудно удержаться под ревущим ветром, а снизу мать кричала просительно:

– Не упади, сынок!

Мать была в широкой сборчатой юбке и темной шали, в руках у нее горел медный крест.

Демин добрался до хвоста и короткими ударами стал бить по веревке. Нож оказался тупым и не резал, а рвал скрученные волокна.

– Планер держи, Серега! – закричал мужик с кривой забинтованной шеей. – Обротай его, а то улетит.

Они бросали снизу вверх веревки, которые извивались змеями и хлестали по рулям, Демин отбрасывал их и бил ножом по затянувшейся петле. Он бил тупым ножом, он отмахивался от холодных гадюк, но одна рука у него онемела, а другой он отмахивался, а они все бросали, а он отмахивался и ударил рукой о кровать, а кровать была жесткой, и он очнулся.

Рука не поднималась, под мышкой вспухла железа величиной с голубиное яйцо; она болела, а рука не болела и была тяжелой и неподвижной, словно ее прибили к кровати. Над ним сидел Страшнов и что-то делал с рукой. Ему помогал молодой хирург в пенсне.

– Отрезали? – спросил Демин.

– Пока нет, – сказал Страшнов.

– Отрежьте, – сказал Демин.

* * *

В дежурке Страшнов, продолжая прерванный разговор, сказал Игорю Петровичу, что допуск посетителей в четвертую палату он разрешил в силу необходимости. Человек, может, и машина, но ему всегда нужна связь с миром, а Ганечке нужна вот так, – он чиркнул пальцем по горлу.

– Я понимаю, – сказал Игорь Петрович с улыбкой: очень уж энергичным был этот жест. – Но задерживать ампутацию опасно.

– И все-таки мы должны бороться до конца, ампутация – это последнее, что мы можем сделать.

– Борется сейчас только Демин, а те двое в стороне. Впрочем, положение у них похожее. Я где-то слышал или читал о таком опыте: привязали двух незнакомых собак в разных углах помещения, и, когда одну стали бить, вторая жалобно заскулила, хотя ей даже не угрожали. Опыт, разумеется, жестокий, но результат интересный, вполне согласуется с учением Павлова. Между прочим, Винер, высоко оценивает исследования Павлова, жаль только, что объединяет их с теорией ассоциации Локка, в сущности, механистической...

Игорь Петрович увлекся и не заметил, что Страшнов заснул. Он спал, сидя за столом, уткнувшись лбом в сжатые кулаки, и, когда Игорь Петрович заметил это, ему стало стыдно. Разглагольствует о Винере и Локке, а не подумал, что вчера Страшнов оставался один на все отделение. Его отправил отдыхать, а сам остался. И сейчас здесь. Двое суток. Очевидно, не для того, чтобы выслушивать его теоретические упражнения. Мозг отключился, в действие вступили защитные силы организма, и заснул...