Казанова

Однако другое событие взволновало Казанову и, возможно, вдохновило на отъезд еще более. Он находился в Женеве, в той же гостинице «У леса», где тринадцать лет назад расстался с Анриеттой. То было не такое уж странное совпадение, это была лучшая гостиница для франкоговорящих путешественников. Он смотрел в окно и вдруг заметил: «Tu oublieras aussi Henriette» — гласила выцарапанная на стекле надпись в комнате, где они в последний раз любили друг друга. У него волосы встали дыбом, как он пишет, и не только из-за воспоминаний о потерянной любви и леденящего душу понимания того, что она оказалась права. Его ужаснуло сравнение себя теперешнего, тридцатипятилетнего, с человеком, каким он был тогда. Это было началом распада, который накроет его позднее в Лондоне, проистекавшего частично из осознания того, что его сексуальные и физические силы угасают: «Меня ввергло в ужас знание того, что у меня уж нет прежних сил к жизни»; но, кроме того, теперь ему не хватало той «деликатности, которая тогда во мне имелась, и тех возвышенных ЧУВСТВ, которые оправдывали ошибки чувств, мне не хватало внимательности, определенной честности». Полный надежд и амбиций молодой человек с годами стал черствым — от жизни, любви, приспособленчества и упущенных возможностей.

Чем занят Казанова в Женеве в 1760 году — ответить не легче, чем узнать, что он думает или чувствует. С середины 1759 года и в начале 1760-х годов он все сильнее удаляется от Парижа. У него были правительственные и финансовые дела в Амстердаме, а также развивавшиеся отношения с Эстер, которые с перерывами продолжались на протяжении нескольких лет. Его финансовые сделки того периода вызывают вопросы, он пытался доказать, что не живет за счет маркизы д’Юрфе, но это могло быть и не так. За последние несколько лет обнаружено большое число свидетельств, подтверждающих эпизоды о жизни Казановы в Голландии, которые ранее ставились под сомнение. Например, он говорил абсолютную правду, когда писал, что помог обнаружить потерянный бумажник, прибегнув к каббалистическим методам поиска: недавно было обнаружено объявление в «Амстердаме Курант», размещенное некой Эмануэль Саймонс, о пропаже кошелька с деньгами. Казанова был тесно связан с семьей Саймонс, к которой, вероятно, принадлежала и Эстер (об этом же свидетельствуют два нотариальных актах, также найденных в Амстердаме).

Но не все в его голландском периоде складывалось удачно. Французский посол граф д’Аффри обнаружил, что Казанова, кем бы он ни казался, оставался сыном венецианской актрисы. Посол был консервативен в отношении соблюдения социальных или финансовых разграничений, и хотя вряд ли среди знатоков света являлось секретом сомнительное происхождение Казановы, но Д’Аффри был оскорблен, что ему приходится работать с самозванцем, пусть даже за давностью лет французский свет и привык к любимцу и завсегдатаю парижских салонов настолько, что постарался забыть о театральных корнях Джакомо. К тому же Казанова случайно принял поддельные векселя при расчетах после азартных игр и вынужден был покинуть Амстердам.

Вскоре Джакомо обрел утешение в объятиях жены мэра Кельна, Мими ван Грут, — на первом этапе путешествия, которое превратится в долгую дорогу через всю Центральную Европу. В немецких княжествах, в частности, хорошо принимали культурного, хорошо одетого и интересного венецианца. В Бонне, например, курфюрст так обожал все, связанное с Венецией, что нанял себе гондольеров, использовал итальянскую бумагу и говорил на венецианском диалекте итальянского языка — естественно, Казанова был там желанным гостем.

Шевалье де Сенгальт, как Казанова теперь именовал себя, стал весьма известен при крошечных дворах Центральной Европы. Возможно, он имел тайную миссию, связанную со шпионажем в пользу французов, и доносил им об изменении расклада сил среди мелких игроков во время шедшей тогда Семилетней войны (1756–1763), а титул был частью игры. Он даровал его себе сам, может статься намекая на тесные связи с французским престолом или просто в шутку. Это придавало ему ауру аристократа-космополита. Если сегодня титул воспринимается скорее как обман, то тогда д ля венецианца он мог быть всего лишь знаком его действительного общественного положения. Как заметил один из гостей Италии: «Большинство венецианцев полагают себя cavaliere, что на самом деле вовсе не имеет отношения к рыцарству, но скорее напоминает теперешнего сквайра в Англии».

В швейцарском Золотурне в 1760 году Казанова предупреждает друга не «читать или не касаться любых моих бумаг, поскольку я храню секреты, которыми не вправе свободно распоряжаться», а в Бонне в том же году австрийский военный атташе охарактеризует его как «опаснейшего шпиона, способного на величайшие преступления, связанного с кругом агентуры и голландскими офицерами».