Казаки в Абиссинии

По кривым улицам, по которым толпились люди в фесках, пробрался я к зданию австрийской почтовой конторы

— «Есть письма на имя К?»

Немец строго посмотрел на меня, перебрал маленькую пачку писем, еще строже взглянул и сказал: вам писем нет».

— «Быть может, они на главном почтамте», сказал я проводнику.

— «О, нет, это невозможно; все русские письма на русской почте».

Но тем не менее я пошел и на главный почтамт. Там тоже писем не нашли. А между тем письма были я в этом уверен.

Где же получают письма в этом разноязычном городе, где столько почтамтов, сколько национальностей, в нем проживающих, и где ни один из них не отвечает за правильную доставку писем?

— «Значит, не было писем», хладнокровно замечает Мустафа и тянет меня вперед.

По узкой улице, мощеной. плитняком, по которой взад и вперед ходят турки и европейцы, ездят коляски, запряженные парами маленьких тощих лошадей, торопливо проходят ослики, с обеих сторон нагруженные громадными корзинами с разной мелочью, мы выбрались к мосту. Высокие турки в длинных белых балахонах преградили нам дорогу.

— «Надо платить две копейки», объяснил нам Мустафа и побежал к грязному деревянному павильону, где сидели сборщики податей.

Деньги уплачены, нас пропускают через мост. Мост страшно грязный. Толстые неровные доски покрывают его. Нога скользит по липкой грязи. Пешеходное движение по нем громадное. Все идут куда-то озабоченные, встревоженные, торопливые. Солдат в грязных, серых, суконных панталонах с красными лампасами и в рваных ботинках бредет через мост. Выправка неважная, руки болтаются без толка, синяя шинель одета как попало, штык висит, небрежно сбоку, вид весьма непредставительный. По мосту мы попали в старую часть города — Стамбул.

Узкие кривые улицы подымались кверху. Вот показались желтые стены мечети Айя-София, мы повернули в ворота и вошли во двор мечети, где картинно росли у магометанских умывальниц олеандры и мирты. Заплатив по полмеджидие за вход, мы поднимаемся по спиральной наклонной площади, мощеной брусками, на хоры мечети.

Когда Мехмет (Магомет) II взял Константинополь, повествует нам Мустафа, он въехал верхом по этому ходу на хоры и смотрел отсюда на резню в храме.

Маленькие глаза Мустафы при этом улыбаются, он совершенно входит в роль гида и продолжает пояснения безаппеляционным тоном, путая события, действительно случившиеся, с событиями, созданными народной фантазией.

— Вот здесь, говорит он, останавливаясь на хорах, был алтарь. Когда турки ворвались в собор, епископ, служивший обедню, заперся за царскими вратами и турки заложили ему каменьями выход.

Казаки со страхом смотрят на следы двери и все снимают фуражки.

— «Все-таки, братцы, храм этот был наш», говорит толстяк Недодаев, как бы оправдываясь перед товарищами.

— Теперь посмотрим общий вид, и Мустафа ведет все общество по хорам на середину.

Внизу под нами громадное пространство. Пол устлан циновками и циновки эти, протянутые косо по храму, перекашивают пол в одну сторону. На высоких колоннах висят большие щиты, грубо сделанные из дерева, с золотыми буквами по синему полю. Эти священные изречения из Корана точь в точь вывески торгового дома Цзин-Лунь в Петербурге. В глубине мечети, прямо против нас, мозаичные изображения шестикрылых серафимов. Лица ангелов заклеены звездами.

Долго стою я и смотрю на обширную площадь мечети, расстилающуюся у моих ног. Один громадный купол царит над нею. На золотой мозаике этого купола еще виден Господь Бог, распростерший свои руки над молящимся народом. Штукатурка не стерла следы его лица, рук, и хитона.

Дальше, на хорах, могила властителя Византии венецианского дожа Дандоло и подле нее следы прядильного станка, за которым день и ночь ткала безутешная дочь Константина Великого.

Лицо Мустафы при сообщении всех этих подробностей выражает величайшее наслаждение.

— «Я не простой гид», самодовольно говорит он; «я знаком немного с историей, я могу все пояснить исторически».

С хоров мы спускаемся вниз. На паперти происходит скучная пригонка туфель на большие казачьи сапоги и, шлепая ими, мы входим в старинный храм. Вот красные колонны, окованные железными обручами, по преданию перевезенные из Соломонова храма, вот неподалеку от входа, на высоте трех сажен, след от руки и зарубка мечом: следы того же Магомета II. Он в ехал верхом во храм, поднялся по крутой горе убитых и раненых на эту высоту и, омочивши левую руку свою в крови неверных, приложил ее к колонне, а потом правою мечом засек ее.

Страшные, кровавые страницы истории древней Византии встают предо мною, когда я гляжу на этот белый след ладони на темно-красном камне колонны.