Казаки-разбойники

—      Ладно. Только ты поскорее, а то я в школу совсем опаздываю.

Мэкки махнул рукой. То, что он хотел сообщить, было важнее школы.

—      Я из дома убежал совсем. Поняла? Вот смотри.

Мэкки достал из кармана свёрнутое комком полотенце, развернул. В полотенце оказался игрушечный пистолет и кусок сахару. Сделав своё сообщение, маленький Мэкки стал смотреть в сторону. Он молчал и ждал, что скажет Люба. Глаза у него были напряжённые, он изо всех сил запихивал в карман полотенце, а оно не лезло.

—      Почему ты убежал? — наклонилась к нему Люба. — Обидел кто-нибудь?

—      Ещё пока нет. Но вечером бабка отлупит. Я христосное яйцо разбил, которое на комоде лежало.

Любка всплеснула руками:

—      Ой, яйцо — это ужас! Что же делать?

Устинья Ивановна тряслась над этим голубым стеклянным яичком и всегда говорила Любке: «Не трожь! Разобьёшь, не дай бог. Оно дорогое».

Мэкки стоял опустив руки и грустно смотрел на Любу.

—      Может, склеим как-нибудь? — Люба сказала, а сама не верила, что можно склеить. Что разбивалось, никогда не склеивалось. Но ей очень хотелось утешить маленького Мэкки. Совсем недавно он был маленьким р ходил с мокрыми штанами по коридору. А теперь он всё понимает. Он надеется, что Люба поможет. От этой его надежды она чувствует себя большой и сильной.

—      Склеить нельзя. — Мэкки вздохнул прерывисто, как человек, который недавно плакал. — Я осколки в уборную спустил, они мелкие были.

Люба погладила Мэкки по беретке:

—      Ну и ничего. Ты не бойся. Подумаешь, разбил. Ты же не нарочно? И не тронет она тебя, не имеет права. Ты никуда не убегай. Будешь большой, тогда убежишь. А сейчас не надо.

Мэкки кивнул. Ему и самому не очень хотелось бежать от мамы, от тёплых пирогов в холодную Арктику. Если не обязательно, он готов остаться. Круглые чёрные глаза в упор смотрели на Любу. Они смотрели чуть веселее. Мэкки поверил, что Люба найдёт выход. Она сказала:

—      Ты домой пока не ходи, спрячься и жди меня. Понял? У нас всего четыре урока, а я на первый опоздала, осталось всего три. Скоро приду. Сядь вон туда, за помойку, и жди.

Люба прибежала в школу, когда уже звонил звонок на перемену. Первый раз в жизни она пропустила урок вот так, без болезни. И почему-то ей совсем не было страшно. Даже если Вера Ивановна будет ругать, пускай, всё равно не страшно.

Вера Ивановна шла навстречу. Она посмотрела удивлённо:

—      Пришла? Что-нибудь случилось?

—      У нас часы отстали, — сказала Любка.

—      Я так и думала, — мягко ответила «Вера Ивановна; хорошо спрятанная насмешка была в её голосе. — Когда в следующий раз ты захочешь прогулять урок, прошу тебя, придумай другую причину. Любую другую, только не часы. Хорошо?

—      Хорошо, — попалась Любка. И только потом поняла, что попалась.

Вера Ивановна заспешила к учительской. На ходу обернулась и сказала:

—      А лучше всего не прогуливай!

Это она сказала уже без насмешки, строго. Любке стало легче.

В классе, как всегда, был ералаш. Генка Денисов размахивал деревянной саблей, он делал вид, что срубит голову Аньке Пановой. Анька визжала так, что у Любы заложило уши, но далеко от Генки не отходила. Соня тихо читала растрёпанную книгу на своей парте, а Серёжа Артемьев целился в неё железной трубкой, которая стреляла жёваными бумажками.

—      Соня! — крикнула Люба. — Смотри, он в тебя стрельнёт!

Соня подняла близорукие глаза, огляделась, щурясь, как спросонок, и, ничего не поняв, опять уткнулась в книгу. Почитала некоторое время, потом словно очнулась и уставилась сквозь очки на Любу:

—      Ты где была? Я думала, ты заболела, хотела после школы к тебе зайти.

—      А я не заболела. У тебя какая книга?

—      «Том Сойер». Ой, Люба, какая книга! Оторваться невозможно.

—      Дашь почитать? Ну хоть на день?

—      Дам, дам, — сказала Соня и снова уткнулась в растрёпанную желтоватую страницу с загнутыми краями.

Люба села на своё место рядом с Митей. Он, как всегда, посмотрел хмуро:

—      С ума, что ли, спятила? Ко второму уроку вваливается.

—      Тебя не спросили! — весело огрызнулась Любка. — Дай арифметику списать... Ну дай, не жадничай, а то у Никифорова попрошу.

—      И по шее получишь, — пообещал Митя. Он достал из портфеля тетрадь и подвинул Любе.

Люба наспех писала задачку, а Митя недовольно сопел: он не любил давать списывать. Но Люба редко просила.

Вера Ивановна пришла на урок не одна. С ней вошёл новенький. Он был худой, держался несмело, втягивал голову в плечи и смотрел в пол. Волосы на макушке торчали рожками. В руках новенький держал не портфель, а сумку, сшитую из мешковины.

—      Это новый ученик, — сказала Вера Ивановна, — его зовут Ваня Литвинов.

Литвинов слегка заулыбался: ему было приятно, что назвали его фамилию.

—      Садись, Литвинов, — сказала Вера Ивановна.

Он оглядывал класс. Место было около Никифорова, и Панова сидела одна. Заметив, что новенький смотрит в её сторону, Панова тихонько подвинулась к середине парты. Пусть видит, что она не хочет с ним сидеть. Литвинов сел с Никифоровым.