Казаки-разбойники

Они все по очереди грызли голубоватый кусок, он немного светился в темноте. На откусанных краях оставались белые полоски от зубов.

Хотелось сидеть тут без конца. Но надо было идти домой.

—      Пойду, — поднялась Люба. Было трудно уходить первой. Но она пересилила себя и поднялась. — До свидания.

В первый раз Люба, уходя со двора, сказала: «До свидания». Раньше они разбегались, не прощаясь: повернутся к своей двери и пойдут. Прощались только старшие. Теперь Люба стала старшая:

—      До свидания.

—      До свидания, — ответил Славка Кульков.

И Лёва сказал:

—      До свидания.

А Белка сказала:

—      Я тоже пойду.

Она не любила гулять, когда Люба не гуляла.

Я — СОНЕЧКИН ПАПА

На перемене Люба стояла с Соней и не знала, что сказать. Соня пришла в школу заплаканная. Люба сразу заметила, что глаза у Сони красные и нос немного распух.

—      Кто тебя? — спросила Люба. — Отец?

Соня кивнула. Говорить она не могла: наверное, боялась заплакать. Помолчала, посмотрела на школьный двор, где носились мальчишки, пиная сине-красный мяч, помолчала и сказала:

—      Курицу вчера съел. — И заплакала беззвучно, затряслись плечи, и слёзы лились из-под ладоней.

—      Как? Соня, как съел? — глупо спрашивала Люба; сама понимала, что глупо, но не могла ничего другого сказать.

—      Пришёл пьяный, зарезал, сварил и съел, — сказала Соня глухо из-под ладоней.

— Знаешь что, — горячо заговорила Люба, — мы к нему делегацией пойдём. Все пойдём. Мы ему покажем, он у нас узнает!

Люба говорила всё увереннее, ей казалось, что всё просто: они придут к Сониному отцу, они будут его стыдить и ругать, и он послушает их, потому что они же делегация, а не просто дети.

Любка говорила горячо, а Соня молчала. Перестала плакать, скомканным платком вытерла щёки и молчала.

— Он у нас узнает, как пьянствовать!

— Никуда вы не пойдёте, — сказала вдруг Соня. — Я не хочу.

—      Ты что? — Люба даже на шаг отступила. — Ты хочешь за него заступаться? Да? Ты его жалеешь? Или ты боишься?

—      Я не хочу, — упрямо твердила Соня. Люба никогда не видела её такой несговорчивой и почувствовала, что переубеждать Соню бесполезно. — Я тебе сказала, с тобой поделилась... А ты никому не говори.

—      Ладно, — неохотно согласилась Люба.

Сколько раз она забегала к Соне посмотреть на курицу. Ни у кого больше не было дома курицы. А эта жила себе, спокойная, послушная. Когда было тепло, Соня выводила её на верёвочке гулять. И Любе давала подержать верёвочку. Курица тянула несильно, приятно было чувствовать, как натягивается верёвка, как живая настоящая курица проявляет свою волю — тянет, куда хочет. Она привыкла к верёвочке, привязанной за лапу, понимала, что раз привязывают, значит, сейчас поведут гулять. И стояла смирно.

—      Всё-таки он какой-то жуткий, твой отец, — сказала Люба.

Соня молча всхлипнула. Зазвенел звонок, надо было идти на урок.

—      Ты не плачь, — сказала Люба, — не плачь, и всё.

Противное чувство своей беспомощности не оставляло Любу весь день. Мама часто говорила: «Безвыходных положений не бывает». «А всё-таки они бывают, эти проклятые безвыходные положения, — подумала Люба, — бывают. Мама говорит неправильно».

Вера Ивановна объясняла суффиксы существительных. На доске было написано крупно: «ЕК-ИК». Тихо было в классе, даже Панова не шушукалась и не вертелась. Когда Вера Ивановна объясняла урок, все слушали. Как будто суффиксы «ек-ик» — самое интересное на свете. Потому что Вера Ивановна строгая и справедливая; когда она сердится, бывает очень стыдно. Вдруг открылась дверь класса, и вошёл человек. Высокий и широкий, в мятом синем костюме в полоску, под пиджаком у него не было рубахи, а была майка, он застенчиво прикрывал грудь толстой ладонью.

Вера Ивановна перестала объяснять про суффиксы и стала молча смотреть на этого человека. И все ребята тоже стали смотреть. Люба почему-то догадалась, кто это, хотя и не до конца догадалась, но что-то такое мелькнуло. И не успела понять, о чём подумала, человек сказал густым голосом:

—      Я Сонечкин папа.

Ласково сказал, такой весь мятый и страшный, глаза выпученные.

—      И что? — спросила Вера Ивановна не то с интересом, не то с иронией.

Любка посмотрела на Соню. Сначала Соня втянула голову в плечи и сидела как придавленная. Но когда отец заговорил, Соня распрямилась, и Любе показалось, что она готова вскочить, броситься на него.

Он прошёл к столу Веры Ивановны.

—      Знаете, я зашёл, я хотел поговорить с вами. Вы учительница, значит, вы любите детей. А я отец, и я люблю своего ребёнка... Верно, Соня, я всё для тебя делаю? Шубу вот купил на этих днях...

—      Папа, ты иди домой, — сказала Соня; голос у неё был неуверенный, она знала, что он не уйдёт.

Он и не думал уходить. Сел за парту рядом с Соней. А Вера Ивановна стояла рядом и смотрела на Сониного отца сверху вниз. И он смотрел на неё своими пьяными вытаращенными глазами.