Казак в океане

Лука и Савко с Жаном спешились, пустили стреноженных лошадей на траву и последовали за поселенцами. Те привели их к возвышенности, куда они забрались по уступам. В вышине хорошо было видно, как индейцы передвигаются, их головы маячили среди почти голых камней утеса. А внизу рокотал прибой. Солнце клонилось к горизонту. Было еще жарко, но ветер с моря хорошо обвевал эту площадку.

Мушкетная стрельба всё нарастала, пушки стреляли теперь чаще. Их ядра выскакивали из жерл, ударялись о камни, поднимали облака пыли и осколков. А грохот разрывов прокатывался по склонам утеса, затихая постепенно в зеленых зарослях.

— Точно, нашим надоело бездельничать! — воскликнул поселенец. — Хотел бы и я проскочить на вершину, глянуть, как эти краснокожие бестии будут просить пощады.

— Сиди уж лучше здесь, Поль, — обернулся его товарищ. — Здесь тебя не подстрелят, а там сколько наших получат оперенную смерть в грудь.

— Бернар дело говорит, Поль. Сиди и не рыпайся.

С утеса все реже и реже доносились выстрелы караибских мушкетов. Наконец они смолкли вовсе. Поль заметил:

— Всё! Порох сожгли весь. Видимо, и стрел больше нет. Это конец!

Вдруг один из поселенцев, прикрыв глаза ладонью, указал вверх и сказал:

— Глядите, толпа индейцев собралась на самом краю утеса! Что они задумали? Вроде запели. Что это?

— Это прощание с жизнью, — проговорил Жан тихо.

— Ты что — индеец, парень?

Жан кивнул, но отвечать не стал. В горле его образовался комок. Говорить он не мог. Он напрягал слух, ловил мелодию песни, хотя слов не различал. Он с уверенностью мог сказать, что последует за этой песней. Но говорить об этом и не хотелось, и не мог он заставить себя проглотить этот дурацкий комок в горле.

Французы почти не стреляли. Можно было предположить, что они торопливо карабкаются вверх, надеясь захватить побольше пленных, которые потом пригодятся в хозяйстве. Ведь черных рабов почти не было на острове.

Жан закрыл глаза рукой. Песня подошла к концу. Он боялся глядеть, но потом решился и отдернул руку.

Примерно две сотни воинов, обнявшись парами и тройками, прыгали вниз и исчезали среди зелени. Это было ужасно, нереально и жутко.

Один поселенец сказал с затаенным восхищением:

— Отчаянный народец! Непокорный и гордый. Жаль таких!

— Замолкни, Жак! Это лучшее, что могло произойти. Пусть исчезнут навсегда! Меньше будет хлопот для нас.

Поселенец не ответил. А караибы продолжали прыгать, пока на вершине не осталось ни одной фигурки.

Жан не сдержался и всхлипнул. Его плечи вздрагивали. Тот поселенец, что жалел караибов, сказал:

— Не переживай, парень. Тебе повезло. Ты жив.

— Он с Гваделупы, — бросил зачем-то Лука.

— Один черт! — ответил Поль. — Все эти дикари краснокожие одним миром мазаны. Ненавижу!

Никто ему не ответил. Только что виденное всё же было слишком трагичным и значительным. Они молчали, переживая каждый на свой лад, Жан уже не вздрагивал. Он тихо молился своим богам и духам, вспоминая старые времена.

— Полагаю, мы свое выполнили, — произнес поселенец. — Можно и возвращаться.

— Слышите? Это наши орут на вершине! — закричал радостно Поль. — Везет же некоторым! А мы тут просидели два дня без дела и пользы. Пошли быстрее.

Поселенцы ушли, а Лука, Савко и Жан еще некоторое время оставались на месте.

Они вернулись в усадьбу лишь ночью, едва продравшись сквозь лес. Было безлунье, и лишь звезды светили в черном небе. На душе у людей было пусто. Говорить не хотелось.

Их ждали, хотя здесь никто еще не знал об исходе войны.

— Вот народ! — воскликнул Лука с волнением, рассказывая о недавно виденном. — Гордость их необыкновенна!

— Мой народ всегда больше всего дорожил свободой, — тускло отозвалась Катрин.

— Вечная память им! — проговорил дед Макей.

Некоторое время спустя по острову пошло название этой скалы: Мори де Сутер, что означает «Гора Самоубийц». Память об этом удивительном народе навсегда осталась в этом названии, как памятник мужеству и жажде свободы.

Катрин теперь на целый месяц была занята обустройством индейских женщин с детьми.

Лука не вмешивался в ее дела, полагая, что это последняя дань верности ее народу.

Он ошибался, но понял это слишком поздно.

Катрин набрала с десяток молодых женщин и тайно обучала их владению огнестрельным оружием и фехтованию. Лука узнал об этом где-то через месяц.

И что поставило Луку в тупик, так это повышенное внимание к нему Катрин. Она была нежна, общительна, податлива, предупредительна. И вот теперь его голова была забита мыслями о жене, которая что-то задумала и идет к цели упорно и настойчиво.

Он долго раздумывал над тем, зачем она это делает, и решил поговорить с нею и выяснить ее цели и замыслы.

И после одного из бурно проведенных вечеров он спросил вроде бы равнодушно, без особого интереса:

— Катрин, я слышал, что ты готовишь женщин-караибок к вооруженным действиям. Зачем тебе это, и что ты затеваешь?

Она быстро взглянула на него, помедлила немного, но ответила спокойно вопросом на вопрос:

— Кто тебе проболтался об этом, Люк?

— Разве это главное? Лучше ответь мне, милая.