Казачий край

  Обходя овраги, скачем часов до четырех утра, и оказываемся неподалеку от станицы Калитвенской, родного поселения полковника Чернецова. К людям не выходим, и останавливаемся на привал километрах в двух от станицы, у тихой речной заводи Северского Донца. Полковника снимают с лошади и кладут на попону. Молоденький фельдшер из отряда Грекова, сноровисто разводит костер, ставит рядом котелок с водой и готовит иглы для зашивания ран. Пока он готовится к операции, я занят тем, что разминаю затекшие кисти рук нашего командира. Проходит какое-то время, и он приходит в себя.

  - Где отряд? - еле слышно шепчет он.

  - Ушел к Каменской.

  - Кто еще с нами?

  - Из нашего отряда никого.

  - А люди вокруг?

  - Это Греков со своими.

  На мгновение полковник замолкает, судорожно сглатывает, а я подношу к его губам предусмотрительно протянутую фельдшером флягу с уже подогретой водой. Полковник делает пару глотков и задает еще один вопрос:

  - Где мы?

  - В двух километрах от Калитвенской.

  - Слева или справа?

  - Справа.

  - Отлежаться надо... там, на окраине станицы... дом стоит... крыша черепичная... дядька мой живет... он не сдаст и укроет.

  Чернецов снова теряет сознание, а я, сам себе говорю:

  - Понял, командир.

  Вскоре фельдшер начинает свою работу, отдирает запекшуюся тряпку, которую я наложил полковнику на рассеченный бок, промывает рану и начинает латать дыру в теле Чернецова. Дело свое он знает хорошо и уже через пятнадцать минут, операция в полевых условиях окончена. Так и не пришедшего в себя полковника, грузят на закрепленную меж двух коней попону, и я объясняю Грекову, что еще одного перехода командир не выдержит и его необходимо спрятать у людей.

  Рассвет уже недалек, время поджимает, и десяток всадников широким наметом вдоль речного берега идет к Калитвенской. Дом с черепичной крышей находим не сразу, солнышко только показывается из-за горизонта и еще не развиднелось. Однако один из партизан все же находит дом Чернецовского родственника и, зайдя с огорода, под лай двух здоровых дворовых псов, которые сидят на цепи, я стучусь в небольшое окошко.

  Первое что слышу, это шум передергиваемого затвора. Сам хватаюсь за пистолет, потертый "наган", обменянный у грековцев на "маузер", и слышу скрипучий голос:

  - Кого там черти принесли?

  - Я от Василя.

  - Какого Василя?

  - Чернецова.

  - Ох, ты... - в доме что-то с грохотом падает на пол, открывается входная дверь и передо мной стоит невысокого роста встревоженный пожилой человек в одном нижнем белье, накинутом на плечи полушубке и с карабином в руках. - Что случилось?

  - Ранен он, сейчас без сознания, но говорил, что у вас можно пересидеть.

  - Он далеко?

  - Нет, за огородом.

  - Что с огорода зашел, то правильно. Тяни его во флигель, - двоюродный дядька Чернецова, которого, как я позже узнал, звали Ефим, указал на небольшую постройку во дворе.

  Сказано-сделано, с помощью партизан затянул полковника во флигелек, где уже топилась печка, распрощался с Грековым, помог Ефиму замести следы подков у плетня, и так началась наша подпольная жизнь. Ночь во флигеле, а день в подвале, и так две недели подряд. Как нас никто не обнаружил, до сих пор удивляюсь, а с другой стороны, если в Калитвенской все, как и у нас в Терновской, то своих, а Чернецов был именно из таких, не сдадут, и здесь не важно, за кого ты воюешь. По крайней мере, на начало Гражданской войны, дела обстояли именно так.

  Полковник шел на поправку быстро. Все же здоровья в нем было много, на вторые сутки уже более-менее оклемался и перестал терять сознание, на пятые уже сидел и самостоятельно ел, а на десятые, когда пришло известие о самоубийстве атамана Каледина, решившего, что своей смертью он сможет отвести от родной земли беду, ходил и рвался в бой. Пришлось серьезно переговорить с ним, благо, времени свободного предостаточно, и объяснить, что спешка сейчас не нужна, а необходимо привести себя в нормальное состояние и только потом в драку кидаться. Чернецов внял, тем более что и Ефим меня поддержал, а потому, согласился выделить на свое лечение еще неделю. Однако 6-го февраля, в станицу приехали агитаторы, казаки из 17-го Донского полка, толкали на станичной площади речи и раздавали прокламации. Одна из этих бумаг, датированная 25-м января, через Чернецовского дядьку, попала и к нам. Полковник прочитал ее, посмурнел, завелся и засобирался в дорогу, а мне, оставалось только принять его решение и последовать за ним. Текст прокламации, дабы были понятны настроения и резоны пробольшевистски настроенных голубовцев, привожу ниже:

"Долой гражданскую войну с берегов Дона".

(Обращение полкового комитета 32-го Донского казачьего полка).

  Граждане казаки Усть-Медведицкого, Хоперского и Донецких округов!!!

  1. Пробил час, когда мы должны исправить страшную ошибку, содеянную нашими делегатами на Войсковом Кругу!..

  Эта ошибка стоила многих тысяч человеческих жизней, и если мы теперь же не станем на путь ее немедленного исправления, то прольются еще потоки человеческой крови и десятки тысяч человеческих тел покроют наши родные степи!.. И вместо благословения земля наша пошлет нам проклятие!..