Кавалеры меняют дам

А когда я смотрю большую и многолюдную сцену в нотной печатне Юргенсона на Неглинке, куда музыканты пригласили Петра Ильича Чайковского ради смотрин его молодой супруги — Антонины Милюковой, — и она, в рое знаменитых бородачей, жеманится, кокетничает, хихикает, как торгашка с ярмарки, — и вот уже гомерический недобрый хохот сотрясает стены печатни, а сам новобрачный все более погружается в меланхолию, чреватую попыткой самоубийства, — я вдруг узнаю в колорите и живости этой сцены приметы другого фильма по сценарию Юрия Нагибина, а именно — «Директора», эпизоды свадьбы в Замоскворечье, где среди подгулявшей матросни сидит лучезарная невеста, купеческая дочь Сашенька Феофанова...

Но особый интерес для зрителя-следопыта представляет калейдоскоп эпизодов, связанных с итальянской оперной певицей Дезире Д'Арто, в которую, как полагают все авторы, включая Нину Берберову, был влюблен Петр Ильич Чайковский.

Певицу Дезире в фильме играет балерина Майя Плисецкая.

(Вы помните, как она впечатлила Дмитрия Зиновьевича Тёмкина в «Анне Карениной», в роли Бетси?).

Сначала Петр Ильич внимает в концертном зале ее голосу: она поет, конечно же, романс Чайковского «Средь шумного бала», ей же и посвященный. Пение балерины озвучено певицей Галиной Олейниченко.

Потом изображается катание на тройках, с колокольчиками, по заснеженным дорогам ближнего Подмосковья. И впрямь: какой же может быть русско-американский музыкальный фильм без сугробов, без троек, без колокольчиков?.. Кощунственно даже думать, что без этого можно обойтись хотя бы однажды!

Но в данном случае аллюзия еще более глубока и значительна.

Этот эпизод должен вызвать у любого грамотного кинозрителя воспоминание о том, как в рассветный час по аллее Венского леса неспешно катится пролетка, в которой сидит влюбленная пара: композитор Иоганн Штраус и певица Карла Доннэр. Вот ранние лучи солнца пронзают кроны деревьев, птички заходятся радостным щебетом. И, как бы вплетая свой голос в этот птичий щебет, Карла Доннэр, ликом и голосом Милицы Корьюс, начинает петь: «А-а, а-а, а-а, а-ааа...» И тут Иоганн Штраус, уловив ритм вальса, начинает постукивать подошвой, помахивать рукой, подпевать ей, — и в результате мир обретает вальс «Сказки Венского леса».

(Ведь мы еще не забыли о том, что продюсером «Большого вальса» был именно Дмитрий Тёмкин!).

И вот в «Чайковском» появляется как бы вариация этого хрестоматийного эпизода.

Только здесь уже не Венский лес, а подмосковные березовые рощи в снегах, виртуозно снятые оператором Маргаритой Пилихиной. Не пролетка, а лихие сани, запряженные тройками лошадей, с колокольчиками на дуге. Не Иоганн Штраус, а Петр Ильич Чайковский. Не Карла Доннэр, а Дезире Д'Арто, выводящая голосом Галины Олейниченко рулады вальса Чайковского: «А-а-а, а-а-а, а-а-ааа...»

Но тут автор музыкального оформления вдруг вспоминает о том, что Майя Плисецкая, играющая итальянскую певицу, сама по себе тоже великое явление в искусстве.

К тому же пора застолбить в фильме и те балеты, которые написал композитор, а то всё оперы, симфонии, романсы...

Звучит Adagio из «Лебединого озера».

Майя Плисецкая в белой пачке, в перьевом лебяжьем шлеме, покрывающем голову, скользит на пуантах по сцене. Как неповторимы движения ее рук, изображающие волнообразные полетные махи лебединых крыльев! Сколь феноменальна ее шея: да разве может быть у человека, у женщины, такая неправдоподобно длинная, поистине лебединая шея! И как она движется — ведь плывет, плывет...

В затемненном кадре появляется Петр Ильич Чайковский. Он завороженно следит за лебедью, плывущей вдоль сцены. Он по-прежнему влюблен в Дезире, в желанную, которая, оказывается, не только поет, но еще и танцует!..

(«Это ему кажется...», «Это ему снится...», — объясняют друг другу на ушко догадливые зрители в кинозале).

Он вдруг почувствовал себя Принцем. Вот сейчас он поднимется на сцену, приблизится к ней — и навсегда исчезнет то, что всю жизнь терзало его сердце, то, что было его роком, его трагедией...

Принц протягивает руку к нежной девушке, к лебедю.

И вот ее рука встречно протянута ему. Ее рука в его руке.

Резкий аккорд оркестра заставляет вздрогнуть и Принца, и нас вместе с ним.

Принц поднимает взгляд: перед ним не белая лебедь, а черный лебедь — его проклятье. Не Одетта, а Одиллия. Олицетворение зла: вздыбленные черные перья на голове, черные крылья, гневные черные глаза, пронзающие насквозь...

Не отрываясь, смотрю я на экран своего телевизора. Для меня эта сцена из классического балета имеет еще одно прочтение, доступное лишь мне, важное лишь для меня. Теперь уже Принц — это я, горемыка, неудачник.

Именно я, в надежде и мольбе, простираю руку к белой лебеди, к Одетте, к той девочке с бантом, фотографии которой совершенно случайно оказались в бюваре моей мамы. К девочке с плечиками, лик которой сопутствовал мне всю мою жизнь, с младенческих лет. К той женщине в белой пачке, в шлеме из лебяжьих перьев, чей портрет мне привез из Америки Дмитрий Зиновьевич Тёмкин. Вот он, передо мною...

Мы так никогда и не встретились.