Каторжанин (СИ)

Стерлигов зачитал поименный приговор, затем, коротко и резко скомандовал, словно отрубил:

— Привести приговор в исполнение!

Чурбаки с грохотом покатились по дощатому полу. Глядя на танцующих висельников, я опять не удержался:

Пляшут шуты на веревке,
Дергают петлю ритмично,
Ох, до чего же мы ловки,
Как же мы пляшем отлично…

Затем посмотрел на подполковника Огаву — того привели вместе с остальными, но пока не трогали.

Почувствовав мой взгляд, японец угрюмо буркнул.

— Меня вы не напугаете — я готов к смерти.

— Подождите умирать подполковник… — я изобразил самую гнусную из своих улыбок и жестом подозвал Ахмета.

— Мне все равно… — японец криво ухмыльнулся.

— Эта да, мирза? — к нему приковылял бывший бухарский палач и что-то бормоча себе под нос, принялся обмерять веревочкой.

— Что он делает? Зачем? — подполковник шарахнулся от Ахметки.

— Э-э-э, сиди смирно, шайтан… — старик ткнул пальцем японца в шею, после чего тот сразу завалился на бок. — Во-от… какая маладец. Спрашивай мирза, шевелить не может, слышать и болтать может…

Я присел возле подполковника.

— Ничего особенного он не делает. Просто измеряет вас, перед тем как посадить на кол. Это не так просто, как можно подумать сразу. Но Ахмед большой мастер, вы будете умирать долго. Очень долго. Возможно даже доживете до того времени, как сюда придут ваши. Но, увы, они вам уже ничем помочь не смогут…

Огава тихо и обреченно завыл.

— Что такое, подполковник? Вы же помните? Участь побежденных всегда незавидна.

— Уже можино? — Ахмед поклонился мне и довольно потер руки. — Хорошо сидеть будет, шайтан. Э-э-э, давай мала-мала, жопам впереди таскай…

Пара подручных потащила Огаву в лежавшему рядом заостренному колу. Я не удивился, так как не раз наблюдал процедуру. Вопреки распространенному в современности мнению, на кол почти никогда сразу не сажают, кол вставляют в специальное отверстие в полу уже со слегка насаженным клиентом, извините за подробности.

Но вот тут случилась легкая заминка. В барак влетел батюшка Валериан и строго буркнул мне.

— Есть разговор, сын мой, а вы погодите…

А на улице налетел коршуном на меня.

— Ты что творишь? — яростно шипел батюшка. — Ты пошто измываться удумал над рабами божьими? Али нехристь какой? Или безбожник? Не можно! Истинно говорю, не можно! Побойся бога!

— Да не шипи ты… — я с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть священника. — Жалеешь косоглазых ублюдков? Забыл, отче, что они здесь творили? Или иди поговори с людьми из Усть-Лужья, они тебе расскажут. И про бабу Неонилу, что спалили в овиннике и про Настю. И про Яцека, которого сожгли на кресте и про его жену Станиславу, которой вспороли живот и отрезали груди. Деток — которых заморили голодом. Их тебе не жалко?

— Жалко… — Старик обмяк, словно из него выпустили воздух. — Мне всех жалко. Вешать — вешай, не смею препятствовать, заслужили. Но измываться не смей. Не по-божески это, не по-христиански…

«Ага, не по-христиански… — зло подумал я. — Сам видел, как на колья десятками сажали жильцов московских[10], а дьяка Курицына в клетке жарила та самая милостивая христианская церковь. Что с людьми стало? Откуда все это взялось? Раньше ведь честнее были…

— Ожесточен ты… — продолжил священник. — Это ты только думаешь, что мстишь, на самом деле зло потихоньку пожирает твою душу. И не остановится, пока не пожрет всего тебя. Делай как хочешь… — он неловко повернулся и ушел, на ходу тихо сказав: — О себе не думаешь, так подумай о тех, кто рядом с тобой. Они же станут такими как ты…

Я постоял несколько секунд на улице, вернулся в барак и резко приказал.

— Чего застыли? Вперед… — но, когда Огава зашелся в диком вибрирующем вое, сплюнул от отвращения к самому себе и бросил. — Отставить, вешай падаль…

Сука… и слов других не подберешь. Откуда этот попик взялся?

По итогу подполковника повесили, так и не надев толком на кол, правда он успел еще до петли сойти с ума.

Но на этом казнь не закончилась, привели русских предателей.

— Выбор простой… — Стерлигов показал на висельников. — Либо так, либо… — он подбросил на ладони японский револьвер. — Дадим уйти с честью.

Чиновники перепугано шарахнулись в угол, один из них жалобно всхлипнул и упал на колени.

— Господи, деток моих пожалейте, не корысти ради, а токмо…

— Да как вы смеете! — заорал в бешенстве барон Зальца, — я поданный Соединенных Штатов Америки. — Мерзавцы, сволочи, все перепорю!!!

— Этого первого, — я показал на барона.

— Нет, нет!!! — заверещал предатель. — Я не могу-у-у, не надо-о-о…

— Да заткнись ты, падаль… — брезгливо его оттолкнув, вперед вышел пожилой тучный подполковник с седой бородой лопатой. — Я первым буду. Тьфу ты, на старости лет позору сподобился…

Широко и истово перекрестился, поклонился нам, взял револьвер и спокойно пустил себе пулю в висок.