Каторгин Кут

– А меня Настасьей Никифоровной зовут. Ну, пойдём, покажу работу.

Степан стеснялся смотреть на хозяйку, которая насмешливо улыбалась, и сама не смущаясь разглядывала гостя. Была она молода и румяна, черные волосы выбились из-под платка, улыбалась приятной улыбкой чем немало смущала Степана.

Работы оказалось немного, Степан управился довольно быстро, к тому же хозяйка давно заготовила и новые доски на короба. То и дело в амбар украдкой заглядывали любопытные детские глазёнки, пока строгий окрик матери не гнал мальцов с поручением. Как и говорила Марья Тимофеевна, у Настасьи ребятишек было четверо, старшему мальчонке Егорке было лет восемь-девять, двое его братьев недалеко от него отстали, а младшей девочке было лет пять. Закончив в яслях, Степан подобрал бросовую деревяшку и скоренько выстругал ножиком маленького коника, положив его к себе в карман. После, когда снова сел передохнуть, сострогал ещё собачку и медвежонка, а потом и куколку в долгом сарафане. Положив на скамью под окнами игрушки, он пошёл докладывать хозяйке, что работы окончены.

– Благодарствуй, Степан, – степенно сказала Настасья, – Руки у тебя мастеровитые, всё ладно сделал, – она протянула Степану узелок, – Вот, не побрезгай гостинцем, бабке Марье от меня поклон передай.

Вручив Степану деньги за работу, оговоренные ещё утром, Настасья чуть зарделась, когда Степан вернул ей монету со словами:

– Купи, хозяйка, ребятишкам от меня гостинец, какой они сами любят! Спасибо тебе, Настасья Никифоровна, ежели ещё какая помощь нужна будет – зови, пособлю, чем смогу.

Ранние осенние сумерки уже заиграли над лесом, когда Степан вывел со двора Крупиных Рыжуху и направился в сторону Бондарихина выселка. В соседнем с Настасьиным дворе у калитки стояла старуха с клюкой и недовольно жуя пустым ртом глядела на Степана.

– Что, бабка-то Бондариха жива, али неможется ей? – спросила она идущего рядом с Рыжухой Степана, – Ты кто таков и чего приехал?

– Здравствуй, бабушка, – вежливо отозвался Степан, что ж поделаешь со старостью, – Марья Тимофеевна в добром здравии, слава Богу. А я по делу приезжал, Степаном Кузнецовым зовусь.

– Ишь ты! «Марья Тимофеевна»! – проворчала старуха, – Отец Игнатий вот на её наложит епитимью за ведовство, а то и чего похуже!

Степан не стал слушать старухино ворчанье, запрыгнул в лёгкую телегу и пустил Рыжуху рысью. До темна охота было дома оказаться, страшили Степана места глухие, болота да тёмный ельник… так и казалось, что за каждым кустом чужие злые глаза за ним наблюдали! Степан мотал головой, отгоняя такие мысли, что же, засиделся он на выселке, в люди стало боязно выходить – то не дело! Надобно такие думы прогнать из головы, вон, и бабы глядишь за клюквой ходили, и мужики… а он боится, слыханное ли дело! А всё же подгонял Рыжуху, которая и сама хотела поскорее оказаться дома.

К вечеру подморозило, и телега легко катилась по примёрзшей дорожной колее, и вскоре Степан увидал зажжённый Марьей Тимофеевной фонарь над воротами. И стало тепло на душе – ждёт его названая матушка, от смерти безвременной спасшая…

– Ну что, Стёпушка, притомился? – Марья встретила его у ворот, издалека заслышав путника, – Много работы Настасья-то дала?

– Нет, не много, быстро управился. Вот, тебе гостинец передала и велела кланяться.

– Я ей сказала, Настасье-то, что ты сродник мой, с далека приехал. Вот и ты про себя шибко много не сказывай. Люди теперь всего боятся, злые стали. Ну, поди умойся, да станем вечорять!

Степан повёл Рыжуху в стойло, подкинув свежего сенца и сыпанув овса. Хороша лошадка, послушная и резвая, похлопал Степан кобылку по крупу, быстро его до дому довезла. Вон, месяц только народился на небе, а за лесом затухает вечерняя заря.

– Ты, Стёпушка, фонарь у ворот потуши, – сказала бабка Марья, – Ни к чему нам… гости ночные, а свои все дома! Сказывают, что недавно в Гороховцах пропал дьяк, шёл вечером, откудова-то вертался лесом. Да и не дошёл. Урядник сказал – может он спьяну на болото забрёл, да и сгинул! Шапку только на кустах у болот и нашли. Остеречься надобно.

– Матушка, а тебе никак неможется? – приглядевшись, спросил Степан, – Не приболела ли, родимая?

– Что-то печёт нутро, Стёпушка, – Марья зябко повела плечами, – Ничего, не тужи, сейчас заварим чайку с медком да травами, как рукой сымет! Видать подстыла, погоды-то уже холодные, скоро зима.

Степану тоска легла на сердце, не спал он ночь, слышал, как ворочается у себя бабка Марья, тяжело и хрипло дыша. Только под утро сморил его сон, на тёплой лежанке у печи, покрытой мягкой овчиной.

Две недели болела Марья Тимофеевна, и всё время Степан с ней был неотступно. Жар донимал её, Степан всё делал, как она сама укажет – брал из нужных мешочков корешки и сушёные ягоды, томил в печи и поил больную отварами. А пока та спала, молился непрестанно, бил поклоны под образами, с мольбой и надеждой глядя в лики святые, которые казались живыми в тусклом свете лампадки.