Катхак

Дом, казалось, ждал меня. Даже слива расцвела пышно, как никогда ранее. Мысленно я перенесся в ту счастливую пору, когда рядом была Басиме, и как наяву услышал серебристые переливы ее смеха.

Сначала звон браслетов показался мне отзвуком собственных мыслей. Но нет - звуки доносились со стороны сада. Я приоткрыл дверь и выглянул во внутренний двор, не покидая дома и не обнаруживая себя.

В саду под сливами я увидел девочку лет двенадцати.

Это было маленькое, еще по-детски угловатое существо, наряженное в синие и желтые шелка. Черные волосы, не заплетенные в косу, доходили ей до пояса. Девочка, позванивая браслетами, старательно принимала вычурные позы, подобно танцовщицам индийских храмов, а ее чувяки,[11] стояли в стороне, сиротливо уткнувшись друг в друга загнутыми носами. С ветвей сливы медленно осыпались розовые лепестки, и я так залюбовался этой картиной, что совершенно забыл о времени.

Внезапно юная танцовщица замерла, молитвенно вскинула руки и начала бить себя по щекам. Удивленный ее поведением, я покинул свое укрытие и подошел ближе.

- Салам, малышка! - позвал я, и девочка обернулась, испуганно тараща глаза.

Глаза у нее были синие, и мне припомнилось, что я уже где-то видел их.

- Чем провинились перед Аллахом твои щечки? За что ты наказываешь их? - спросил я, забавляясь ее смущением и испугом.

- Это не они, а я сама провинилась, - ответила девочка с неожиданной для ее возраста грустью. - От меня никогда не будет никакого толка...

- Не слишком ли рано ты отчаялась? Все в руках Аллаха. Едва ли он призвал тебя в этот мир, будь ты, действительно, бестолкова.

Она понурилась и вздохнула:

- У вас доброе лицо... Наверное, вы всем говорите хорошее... Но мне не стоило появляться на свет. Я и родилась только благодаря великодушию другого доброго человека...

- Не надо унывать, - мягко пожурил я ее. - Уныние - харам![12] Расскажи-ка лучше, почему ты считаешь, что от тебя не будет толка?

- Я ничего не умею, - начала она нараспев, явно повторяя чужие слова. - Ноги мои слишком слабы, чтобы отстукивать ритм и держать равновесие, лицо не красиво, шея коротка...

- Подожди, - прервал я ее, с трудом сдерживая смех - так она была забавна в своем детском горе. - Кто сказал, что ты плохо танцуешь? Мне кажется, у тебя прекрасно получается.

- Что вы! Я такая неуклюжая... - она сделала еще несколько движений, но, видимо, танец опять не получился, потому что малышка всплеснула руками, и личико ее омрачилось. - Это трудно... Моя бабушка сказала, что я - позор на ее голову, что из меня никогда не получится танцовщицы, что мне не место в ее доме, и что она не желает смотреть, как я оскверняю священные танцы...

- И поэтому ты учишься танцевать в одиночестве здесь, под сливами?

- Да, я прихожу сюда уже три полных луны, - призналась она. - Я думала, дом заброшен.

- Я был в Дели и вернулся только сегодня. А кто твоя бабушка, и как тебя зовут?

- Меня зовут Гури, - ответила она. - А моя бабушка - Мохана. Она самая красивая в мире! Нет, мама красивее. Но мама не умеет так танцевать...

Воспоминание обожгло меня, словно открытым огнем, и я взглянул на девочку уже другими глазами. Она и вправду была белее жителей Лакшманпура. Какая-то чужая кровь примешалась к ее крови, придав коже оттенок молока с корицей. Увидел я, что черты ее лица не так красивы и тонки, как у матери. Носик был похож на твердую пирамидку с удлиненной вершиной, как у всех раджпутов, но губы совсем не велики, а глаза не столь глубоко посажены. Тонкой костью и изящным сложением она напоминала мать, но плечи и руки были развиты сильнее, в чем тоже сказалась наследственность ее отца.

- Значит, ты считаешь, умение танцевать - самое главное? - спросил я, размышляя о воле Аллаха, что снова привел в мою жизнь этого ребенка. Я был первым, кто увидел ее в нашем мире.

Гури не заметила моего смятения и с воодушевлением заговорила, сопровождая речь короткими жестами, придававшими ей особое очарование:

- Танцевать, петь, играть на ситаре... Именно это женщина умеет делать лучше мужчины... Значит, именно это ей и надо развивать. Видели ли вы, как преображается лицо танцовщицы во время исполнения обрядовых танцев? Оно несет свет, оно сияет. Изящество в танце - это особый дар небес. Но хуже всего, когда сердце танцует, а ноги не слушаются... - она уныло посмотрела на собственные ножки. Ее пальчики напоминали перламутровые раковины жемчужниц.

Слова маленькой кокетки задели меня, и я сказал назидательно:

- Предназначение женщины - быть подругой мужчине и заботливой матерью. Разве тебе нравится, как живут женщины в доме твоей бабушки?

Она задумалась, выпятив нижнюю губку, а потом покачала головой:

- Вы правы, там не все хорошо. Но ведь обыкновенной женщине нельзя петь и танцевать, а это так печально...

- Она может и петь, и танцевать, - возразил я, - но только для своего мужа или для других женщин.

- Почему же ей нельзя танцевать на муджарате?[13]

Теперь уже я вскинул руки в молитвенном жесте. Что за разговоры я введу с девчонкой?! Что она может понять своим детским умом?! Но я всегда был терпелив.