Катастрофа Московского царства

пишет автор «Нового летописца». Впрочем, ранее он же утверждает, что самозванец послал к Марфе с угрозами ее родича Семена Шапкина: «Не скажет, и быть ей убитой». В грамотах, которые рассылались после низложения и убийства Лжедмитрия I, царица старица Марфа оправдывалась ни много ни мало своей «бедностью» и «злым запрещением» самозванца.

Источники дают основания для самых разных интерпретаций, но мы никогда доподлинно не узнаем, что скрывалось за «родственной» встречей в Тайнинском – слепая вера в чудо или циничный расчет.

Бывшую царицу поселили в Вознесенском монастыре, куда к ней впоследствии не раз приезжал самозванец. Лжедмитрий продолжал изображать почтительного сына, а царица старица Марфа – любящую мать. Родичи царицы Нагие были возвращены из ссылки и получили богатые пожалования. Возвратились в Москву уцелевшие остатки романовского родственного кружка – боярин И. Н. Романов и его племянник князь И. Б. Черкасский, Филарет Романов из монахов был возведен в сан митрополита Ростовского. Скорее всего, в столицу приехали и его дети – дочь Татьяна и сын Михаил, будущий царь. Реабилитировали даже мертвых: по грамоте «царя Дмитрия Ивановича», тела умерших в ссылке братьев Никитичей перевезли для погребения в родовой усыпальнице Романовых – Новоспасском монастыре. Устроением семейной усыпальницы занялся боярин Иван Никитич.

В отношениях с Боярской думой самозванец сразу проявил жесткость, стремясь показать, кто хозяин в «царствующем граде». Вскоре после вступления Лжедмитрия в Москву были обвинены в подготовке мятежа знатнейший из бояр князь Василий Иванович Шуйский и его братья. Есть сведения, что инициаторами розыска были выходцы из опричной среды П. Ф. Басманов и Б. Я. Бельский. В деле оказались замешаны прославленный зодчий Федор Конь и какой-то Костя Лекарь, с которыми князь вел разговоры о самозванстве нового царя, а также дворянин Петр Тургенев, купец Федор Калачник и другие купцы. Тургеневу и Калачнику отрубили головы, казнь Шуйского должна была состояться 30 июня, но ходатайство царицы старицы Марфы спасло боярина от смертного приговора, замененного ссылкой. Этим Лжедмитрий I нажил себе опаснейшего врага, но отнесся к проблеме Шуйских беспечно.

Молодой царь не собирался никому ни в чем уступать, конфликтовал с боярами, придворными, москвичами, своими польскими покровителям. Сразу после воцарения у Лжедмитрия I произошел конфликт с послами короля Сигизмунда III Н. Олесницким и А. Госевским: он отказался принять от них грамоту, адресованную «великому князю всея Руси» (король не признавал царского титула московских государей). Самозванец потребовал, чтобы король именовал его «наияснейшим и непобедимым цесарем» – императором, что вызвало в столице Речи Посполитой Кракове бурю возмущения. К тому же к обещаниям территориальных уступок королю самозванец больше не возвращался, будто их и не было.

Вполне возможно, что Лжедмитрию пришлось преодолевать сопротивление высшего духовенства при обсуждении кандидатуры нового патриарха. Предложенный им кандидат, рязанский архиепископ Игнатий, грек по происхождению, был человеком малоизвестным, с непонятным прошлым. Он появился в Москве в конце XVI века и когда-то был епископом Иерисским и Святой горы Афон. Игнатий первым признал «царевича», встретив его в Туле. Самозванцу было свойственно чувство благодарности, и он сделал Игнатия патриархом. Впрочем, с канонической точки зрения возведение Игнатия на патриарший престол вопросов не вызывало. Его позднейшее наименование «лжепатриархом» и исключение из списка патриархов – дань политической конъюнктуре.

Ссылаясь на публицистические источники, историки писали, что Лжедмитрий I грабил монастыри и демонстративно пренебрегал православными обрядами. Как установил В. И. Ульяновский, самозванец действительно брал у монастырей денежные средства, но заимствовал их для военных нужд – готовился к войне с Крымским ханством и Турцией. Подобного рода займы были обычной практикой. В гораздо больших размерах их практиковал впоследствии Василий Шуйский. Выделяется только один случай: изъятие из казны Новодевичьего монастыря вклада в тысячу рублей, пожертвованного Борисом Годуновым по душе своей сестры царице старице Александры. Очевидно, главной причиной являлось то, что это был годуновский вклад, однако он был сделан по вдове брата царствующего государя. Впрочем, ревизия вкладов проводилась и ранее. Так, при царе Федоре Ивановиче в Покровский Суздальский монастырь была послана грамота с вопросом, какие вклады были сделаны по душе его старшего брата царевича Ивана Ивановича.