Катарина, павлин и иезуит

42

Большая война бесновалась по всему континенту. После страшного поражения под Лейтеном разбитые австрийские войска безуспешно пытались соединиться. Уцелевшие части скитались по широким лугам, преодолевали горные перевалы, стояли по берегам рек в ожидании переправы, в одиночку и группами солдаты и офицеры верхом странствовали по лесам, устраивались на ночлег поблизости от деревень, где не добром, так силой обеспечивали себе пропитание, пушки, которые они некоторое время волокли за собой, валялись вдоль дорог, кони тонули в болотах, больные и раненые солдаты тянулись к крупным городам, надеясь получить в них помощь, но там их в основном встречали руганью, угрозами и нацеленными в грудь ружьями городских стражников – разбитую армию никто не уважает, никто не боится. Словно волки, кружили они возле селений, нападали, если чувствовали, что не получат отпора, похищали курицу или овцу и возвращались назад, в болотистые леса, или бродили по глухим тропинкам высоко в горах. Офицерам, которые оказались среди беглецов, было немногим лучше, чем рядовым; даже собственные солдаты не уважали их, теперь не было муштры и палочной дисциплины и никому не угрожало жестокое наказание перед построенным эскадроном. Среди этих толп от города к городу бродил Симон Ловренц, расспрашивал беглых солдат, не знают ли они что-нибудь про краинский полк, не слышал ли кто-то о капитане Виндише и не видел ли кто-нибудь женщину, такую-то и такую-то, в любом случае – красивую, милую, похожую на ангела, он обошел всю Баварию и теперь направлялся в Силезию, откуда и валили эти орды, эти волчьи стаи, он топтал снег на деревенских тропах и почти вплавь пробирался по слякоти государственных дорог, ходил по грязным, разбитым колесами, человеческими ногами и конскими копытами проселкам, расспрашивал в трактирах, где останавливался на ночлег, расспрашивал городских стражников; с горящими глазами, задыхающийся, словно охотничий пес, он искал его, их, ее след. Позади за ним остались многие дни странствий. Он расспрашивал о процессиях паломников, по их было много, к тому же прошло немало времени с тех пор, как краинские паломники покинули Ландсхут. Наверное, многие из них уже успели за это время увидеть Золотую раку. Единственный след, на который ему удалось напасть, был Тобия. Старого – ему, вероятно, было более ста лет – человека люди запомнили, такие паломники редко встречаются, хотя в эти места с юга приходило немало странных людей. Старик что-то говорил перед какой-то церковью, он ехал в повозке, а потом переправился через реку на пароме. Симон расспрашивал и про австрийскую армию, не проезжали ли какие-нибудь части с пушками и большим грузом. Разумеется, по этим местам прогарцевали и роты, и целые полки, прогарцевали в колоннах по двое в направлении Силезии, а возвращались оттуда как распавшееся, рассыпавшееся стадо, уносящее ноги от разбивших их пруссаков. Встречались здесь и паломнические процессии, были военные отряды, скитавшиеся с места на место, и где-то здесь, в этой дорожной толчее, на этих дорогах, водах, распутьях, в этих селах и городах была она. Где-то она должна была быть.

Так прошла зима пятьдесят седьмого года, того самого, в декабре которого при Лейтене одним ударом были сокрушены силы Австрии, прошли холодные месяцы пятьдесят восьмого года, из Силезии он – то верхом, то пешком – пробрался в Чехию, оттуда вернулся в Баварию, обогнул Ландсхут и его окрестности, направился к Рейну, где уже побывал прошлой осенью; сам того не зная, он уже бродил по берегам Рейна и северным равнинам, куда его позвала Катарина, к вратам, которые ведут в иной мир. Миновала зима, наступила сырая весна, слегка моросило, когда он издали увидел туман, поднимавшийся над обширной водной поверхностью, над озером.