Кащей и Ягда, или небесные яблоки

А в ладошке Ягодка немного грязи держала, хотела вместе с Ладой поворожить. Встала на цыпочки, бросила грязь в бадью — так, детское баловство. А только увидела Лада, что из этого баловства вышло, и глаза ее испугом расширились. Не стала тонуть в воде пыль земли, а лишь немного к краям бадьи разбежалась, а потом вдруг сбежалась опять и получилась фигурка: ручки, ножки, как у ребеночка, а вместо личика — морда тянется, змеиная, узкая. Хлопнула Лада двумя ладонями по воде:

— Это не нам, это нашим ворогам!

Полетели во все стороны брызги. С головы до ног Ягодку окатили. Хотела она рассмеяться. А только княгиня Лиска вдруг по-особенному как-то вскрикнула и тихо сделалось. Так тихо, что гомон и смех стал снова слышен с реки. И еще вдруг так ясно, так близко послышалось, как Ляс, старик, струны стал теребить. Следом Мамушка в доме заголосила. Выждал минутку Ляс и на крыше своей запел:

— И родился у Ягодки младший брат,

А у бога, у Велеса, — змеёныш-сын,

А у князя, у Родовита, жена умерла –

Луна белая за черный лес закатилась.

А потом запищал в дому кто-то, будто мышонок придавленный. Конь буланый заржал, рванулся, привязь вырвать хотел. Переглянулись испуганно Ягодка с Ладой, а когда опять на дом посмотрели, стоял на высоком крыльце, как снег, белый князь Родовит. На руках у него в холстине младенец лежал. Только очень уж странный был этот младенец — не кожей, а чешуйками весь покрытый, и не с лицом человеческим, а с длинной мордой. Глаза у морды светились умом, а пасть — не рот был у младенца, а пасть, — немного щерилась, и оттуда виднелись острые зубы.

— А-а-у, — в доме заголосила Мамушка. — Ушла от нас княгинюшка. А-а-у, к Закатной речке ушла… А-а-у, на ту сторону плыть! Не вернется обратно!

Горько заплакала Лада, обняла Ягодку, уткнула ее носом к себе в подол. И девочка тоже тихонько заныла.

Стоял на крыльце Родовит, что делать, не знал. А когда не ведает человек, как ему быть, он идет со своею бедою к богам. Сразу идет, нельзя с бедой медлить. И сбежал с крыльца Родовит, и пошел через княжеский двор, а потом дорогой пошел, которая через Селище вела, пылью от человеческих ног клубилась. Возвращались люди с реки, кто с мужем в обнимку шел, кто с добычей в охапку. А только видели люди, что за диво у князя в холстине лежит, и следом за князем бежали — туда, на поляну, к Перунову дубу.

3

Страшен ли, грозен ли был Велес бог? Был ли он так уж особо уродлив своей хромотой? Или тем он людей устрашал, что след от него на земле, на траве, на снегу оставался — от правой ноги, как от лапы медвежьей, а от левой, как если от кабана. Или страшнее всего человеку казалось громадное его тело, где волосом черным поросшее, а где-то и чешуей?

А только был сейчас Велес среди своих — среди нечисти мелкой, болотной, подземной, такой же лохматой, такой же шершавой как он, длиннолапой, хвостатой, ластоногой — и среди мелочи этой буро-зеленой бог Велес был краше всех. На каменном троне сидел под пещерным, каменным потолком — посреди своего неоглядного подземного царства. Низок был каменный потолок, как иглами, наростами весь пророс. Сутулился Велес, даже когда сидел — по привычке сутулился. Загнал его бог Перун, будто крота, под черную землю. Хромым сделал в нечестном бою. Честно ли это в кромешной тьме камнями с гору величиной кидаться?

Ждал вестей Велес, важных вестей. Княгиня Лиска от него должна была сына родить.

Не усидел он на каменном троне, сгорбился, поднялся… И мелочь буро-зеленая, что возле трона сидела, тоже следом запрыгала.

— Не шушукаться мне! — топнул на них Велес левой своей, копытной ногой.

А они и не шушукались вовсе, так только — перепонками зашелестели. Прислушался Велес: далеко, в каменных переходах вроде бы шорох возник. Гонца ждал подземный бог. Не подземный — под землю загнанный! И дождался его наконец — юркого, на тритона похожего, от быстрого бега то ли взмокшего, то ли мутной слизью покрывшегося. А только когда этот мелкий, зеленый заговорил, щечки свои смешно раздувая, слаще птичьего пения был для Велеса его голосок:

— Видел, видел! Своими глазами. Я в ручье залег. А Родовит его мимо — по селению нес! Сына! Твоего сына, Велес! И до чего же он хорошеньким уродился! Весь, весь в тебя! — и лапками перепончатыми всплеснул.

И от слов этих тысячемордая Велесова свита запрыгала, закувыркалась тоненько заверещала:

— Красавец!

— Богоподобный!

— Народился-таки наконец!

А поверх всего этого визга неслось басовитое, ликующее, Велесово:

— Небожители, трепещите! Он родился, мой сын! Он завоюет для меня землю! Землю и небо!

И обезумевшему от перепадов их голосов эху стало некуда в тесных каменных переходах деться. Стало эхо ронять с потолка камешки и наросты — на головы мелкой нечисти их ронять. И только так понемногу угомонилась писклявая нечисть. Один Велес теперь голосом громыхал:

— Мой! Мой сын! Мой и больше ничей!

И уж так ему под землей стало тесно, как не бывало еще никогда. И пошел бог Велес к подземному озеру — жар, ударивший в голову холодной водой унять, разлечься в темной воде и мечтами о грядущих победах забыться.

4