Карты судьбы

В этот день никто не рискнул больше искушать судьбу. На берегу развели большой костер, тщательно и серьезно принесли жертву Морскому Хозяину — черного петуха, которого для такой цели специально везли в клетке все путешествие. Хорстон выкатил бочонок вина. Моряки развеселились, разговорились, наперебой вспоминая разные диковинные истории, приключавшиеся якобы с ними самими, либо с их знакомыми, либо со знакомыми знакомых… Гейджи слушала со снисходительной усмешкой — большинство из этих баек она знала наизусть.

Она ворошила веткой костер, искры улетали в ночное небо и там таяли — или превращались в звезды…

— Благодарю тебя, — сказал Саймон, присевший рядом. — Мы растерялись. Плохая примета — лишиться человека в самом начале…

— Они слишком много ныряют. Когда ныряешь, легкие сжимаются, а когда выныриваешь — расширяются и отнимают кровь у сердца.

— Они знают свою работу, — возразил Саймон. — Мы используем их только там, куда не можем добраться сами. Некоторые развалины еще нужно расчистить.

— Что ты ищешь? Золото? Драгоценности?

Он придвинулся — из-за треска костра и громкого разговора слышно было плохо.

— Золото? Золото — это хорошо. Но главное не это. Если здесь, — Саймон повел рукой, подразумевая острова, — я найду хотя бы одну Вещь… Для меня это окупит все мои затраты.

— Вещь?

Его зубы блеснули в короткой усмешке.

— Не притворяйся, что не поняла. Ты тоже чувствуешь их, ведь так? Притяжение Вещей, которые для других могут ничего не значить. Магия, магия Вещи… Когда ты касаешься ее, — его кисть двинулась по воздуху, скользя по чему-то невидимому, — она отвечает тебе, как прекрасно настроенный инструмент — барду. Тебе — и только тебе. Потом ты можешь расстаться с ней, но она все равно останется с тобой навсегда…

Он говорил, глядя в огонь и не задумываясь о выборе слов — они сами рождались на его губах.

— А есть еще вещи-загадки, которые ты будешь неустанно разгадывать — вечно искать и разгадывать…

— Я буду нырять, — сказала Гейджи, глядя на него сбоку. Сказала неожиданно даже для себя самой. Саймон повернул голову и посмотрел на нее — так, словно ожидал, что она скажет что-то еще. Кивнул.

— Ты сама решила, — сказал неожиданно сухо. Встал и ушел в темноту. Ей даже холодно стало. Гейджи коротко вздохнула, как будто просыпаясь. Решила… сама ли? Или он задел в ней невидимые струны, настроил, словно опытный музыкант, чтобы добиться нужной ему мелодии?

Пловцы обычно ныряли с лодок, но Гейджи облюбовала стоявшую на якоре шхуну. Саймон безжалостно гонял моряков, у которых появлялись неотложные дела на палубе почему-то именно в тот момент, когда девушка собиралась нырять. Однако на него самого этот запрет не распространялся. Он прислонялся спиной к мачте, заложив пальцы за ремень, и, насвистывая, наблюдал за своим новым пловцом.

Гейджи предпочитала нырять без одежды. Не скрывающая почти ничего набедренная повязка ныряльщика, пояс с ножом и сеткой для находок, неизменная Слеза на шее — вот и все, что оставалось на ней, когда девушка скидывала с себя плащ.

— Так-так-так, — заметил Хорстон, как-то раз появившийся на палубе вслед за хозяином. — А я-то думаю, что у тебя за вечные дела в это время на шхуне?

Девушка подняла руки, закалывая волосы в тугой узел над головой. Хорстон, выпятив губы, придирчиво, по дюйму, осмотрел ее, проворчал что-то и обратился к Саймону:

— Ну и чего ты себя травишь-то?

Хозяин рассмеялся ему в лицо:

— Я не собака, на кость не бросаюсь!

Вовсе не была она костлявой. Сплошные плавные, длинные мышцы, переливающиеся под тугой гладкой кожей — белой, как у всех северян, но скоро приобретшей медовый оттенок на здешнем солнце. Раз за разом он наблюдал, как она снимает плащ, проверяет привязанные к ремню нож и сетку, тщательно закалывает свои густые волосы — видимо, сушить их для нее большая проблема, — сосредоточенно делает дыхательные упражнения. Всего раз, в самом начале, она показала, что видит его, — непроизвольное движение обратно, к плащу… С тех пор он мог бы поклясться, что девушка и не подозревает, что кроме нее на палубе есть кто-то еще. Иногда его это задевало. Не то чтобы он глазел на нее с вожделением. С удовольствием — да (так иногда нельзя отвести глаз от редкостной вещи). Больше всего она напоминала ему какое-то удивительное морское существо, свободное, неуловимое. И — да, ему хотелось прикоснуться к ней, провести ладонями по сильным, нагретым солнцем плечам, гибкой спине, тугим ягодицам, длинным гладким бедрам, крепким икрам — так руки рассеянно скользят по изящным изгибам найденной амфоры… И то, что это зрелище — лишь для него, — тоже доставляло ему удовольствие.

Но он вовсе не травил свою душу или плоть, как считал Хорстон. Нет. Просто он отдыхал, глядя на нее, — и это вошло в его ежедневную привычку.

… Но как смела она его не замечать?