Картонки Минервы

Опрос можно провести хорошо или плохо, и один из способов сделать это хорошо – умудриться так задать вопрос, чтобы он не содержал в самом себе ответа. Если вы спросите у среднестатистического гражданина, предпочитает ли он сейчас же пойти на выборы или умереть от СПИДа в страшных мучениях, вы, естественно, получите единодушную поддержку программы уходящего в отставку правительства. Но можно не только задавать особым образом сформулированные вопросы тщательным образом отобранному гражданину. Мы были просто потрясены, когда в начале теледебатов все поголовно высказывались за то, чтобы упечь бывшего министра здравоохранения Франческо Де Лоренцо в тюрьму, а к концу многие передумали и были согласны отпустить его домой с миром. Вообще-то это нормальное явление: во время дружеского спора ты можешь в начале вечера защищать одно мнение, через два часа склоняться к совершенно противоположному, а утром одуматься и вернуться к своей первой позиции. В девять вечера в среду у нас могут спросить, симпатичен ли нам такой-то политик, которого только что показали в новостях, и мы можем вместе с прочими телезрителями высказаться в его пользу, но это не значит, что, оказавшись перед урной с бюллетенем в руках, мы проголосуем за него. Таким образом, опрос мало о чем говорит, если он отражает сиюминутные впечатления опрашиваемых.

Опрос беззастенчиво используют направо и налево, превращая его в обычный пропагандистский прием, который имеет отношение к науке не большее, чем уверения в том, что девять звезд из десяти предпочитают данный сорт мыла. И в беззастенчивом использовании этого приема печать не раз обвиняла Берлускони и его соратников. Но недавно мне попал в руки отчет CENSIS[169] об исследованиях итальянского общественного мнения за 1994 год, и я обнаружил немало удивительного.

Меня нимало не поразило, что за последние два года общее число опрошенных по политическим и прочим темам, возросло с 2,54 миллиарда до 5,6. Но я не предполагал, что 73 % этих тестов заказывалось не политическими группировками, а органами печати, и 69,4 % результатов попадает на первую полосу, вытесняя последние новости и комментарии к ним. Журналисты, конечно, могли бы ответить, что они заказывают опросы именно для того, чтобы иметь научно подтвержденную альтернативу другим, проведенным кустарно. Но вот очередной сюрприз. Оказывается, что 84,8 % всех опросов (и из них огромная доля тех, что заказали газеты) проводятся без какой-либо определенной методики (численность опрашиваемых, техника обработки и т. д.).

Даже непосвященным ясно, что опрос, не раскрывающий своих методологических критериев, ничего не стоит или стоит столько же, сколько выдуманный опрос или рекламное заявление о том, что данный стиральный порошок отбеливает лучше. Хотите – верьте на слово, хотите – нет.

Таким образом, с одной стороны, отдается предпочтение методу прямой демократии, или плебисциту «в реальном времени», которыми склонны заменять более традиционные способы достижения согласия и подтверждения оного. Наконец, как уже говорилось, эта новая система не имеет гарантии собственной объективности, наоборот – всячески от данной проблемы увиливает. Наконец, как уже было сказано, опросы такого типа отражают преходящие, довольно неустойчивые эмоциональные состояния, в то время как от научного тестирования мы обычно ждем анализа уже устоявшихся мнений. Именно такие, мы надеемся, гражданин выражает в кабинке избирательного участка хотя бы, проанализировав все чувства, что он испытал за время избирательной кампании, и взвесив все «за» и «против».

1995

Седалище сенатора

Мне, как и всем гражданам Италии, теперь хорошо известна форма седалища сенатора Казини[170]. Должен сказать, что это знание ничем не обогатило меня. Сенатор Казини сложен нормально, у него нет никаких внешних дефектов, и можно было представить себе, что и седалище у него обычное. Я задерживаюсь на этой теме не только потому, что она до сих пор муссируется в прессе, но еще и потому, что пару вечеров назад ее затронули в одном телевизионном расследовании, в ходе которого взяли интервью, словно у какого-нибудь героя, у фотографа, коему удалось (слушайте, слушайте!) после долгой, увлекательной охоты заснять профессора Проди[171], когда он купался. В лохани у себя дома, голым, с пистолетиком на виду? Нет, в море: одна голова виднеется из волн да угадываются ниже семейные трусы.

Что беспокоит меня в этих историях, включая и пляжную? Сенатор Казини не делал ничего дурного, он переодевался в кабинке, как это делают все на пляже. О Проди и говорить нечего. Может быть, фотограф поступает дурно, подсматривая в замочные скважины? Но войдите в положение бедолаги: его ли вина, что он – не Роберт Капа, Картье-Брессон, Аведон, Тоскани[172], кто там еще? Он убеждается, что, если он нащелкает сисек и задниц там, где они не выставлены напоказ, ему хорошо заплатят, а то и на телевидение пригласят… Жизнь такого охотника тяжела, да и в обществе его не уважают.