Это, конечно, условный внутренний диалог. Но в первом случае фокус — на обвинении, критике, панике, фантазиях о последствиях и желании их избежать. Как будто кто-то один внутри совершил этот выбор — поддался сильному чувству, а кто-то другой теперь его ругает, бранит и пугает последствиями, ждет наказания. Этим он очень похож на разговор провинившегося ребенка и строгого родителя. Можно почти наверняка предположить, что «строгий родитель» победит и на какое-то время запретит всякие желания и чувства. Но если взрослое отношение к жизни так и не сформировалось, то «ребенок» все равно в какой-то момент выйдет из-под контроля и не сможет противостоять своему сильному желанию. И после диалог непременно повторится.
Во втором случае фокус — на явлении как таковом; есть готовность исследовать причины случившегося и брать ответственность за последствия, намерение позаботиться о себе и окружающих. Да, наверное, есть сожаление, что не удалось оставить себе желание и не спешить с реагированием, разыгрыванием вовне (acting out — более точно подходит английское слово, чем перевод). Но есть и принятие самого себя в своей пока неспособности обойтись в таких ситуациях иным образом, готовность разбираться с последствиями, исследовать причины, а не просто прятаться от наказания или давать себе «зарок».
Как это ни странно, вероятность повторения подобного в первом варианте весьма высока, во втором — значительно ниже (не статистически достоверно, но из практики). Если все же удастся понять самого себя, решившегося на этот шаг, собственные мотивы, то в следующей похожей ситуации все произойдет по-другому, так как появится опора на знание и растущую способность осознавать себя самого.
«Пограничник» не только значительно чаще прибегает к разыгрыванию, но из-за отсутствия метапозиции (способности посмотреть на ситуацию целиком) не способен увидеть, проанализировать, осознать, а, значит, изменить происходящее. Такой человек в разных ситуациях как будто находится в разных частях своего «я», думает, чувствует, поступает из одних, а потом — уже из других частей — ужасается, стыдится, чувствует себя виноватым. И каждый раз это сильнейшие чувства, мучительные переживания и яркие страсти.
Он существует в своем внутреннем мире, где будто нет кого-то разумного и взрослого, кто может остановить внутреннюю истерику и помочь разобраться. Но, если следовать логике объектных отношений, то такого реального взрослого чаще всего в действительности и не было в раннем опыте пограничных клиентов. Окружающие его взрослые попадали в свои аффекты, над его детской головой проносились эмоциональные бури и шквалы с неясным для ребенка содержанием, с непонятными последствиями, с такими же разыгрываниями и раскаяниями. Никто не приходил и не объяснял, что происходит, когда это закончится и как с этим быть.
У части «пограничников» формируется похожая аффективная структура, а у другой части — наоборот, защита «от противного». Он вырастает с потребностью и даже способностью к структуризации всего и вся. Старается быть очень разумным, взвешенным, рациональным. Себе не позволяет «выходить из берегов» и не переносит, когда на его глазах это делают другие. Но его страх впадать в аффекты и явное нежелание допускать этого не спасают от внезапных сломов, вспышек, срывов, а его способ потом казнить себя за это может быть предельно садистическим.
Ощущение «не жизни», пустота, уход
Свободный человек никогда не думает о побеге.
— Кто ты?
— Я бездна. Бездна его печали, покинутости, одиночества, тоски, небытия.
— Так зачем ты здесь?
— Не зачем, а почему. Просто потому, что он человек. Любому положена бездна, и каждый вправе не смотреть в нее. Моя бездонность — то, что помогает ему убегать от меня, но я — то, что делает его живым. Я — его шанс ощущать свою жизнь проживаемой.
— Но ты же невыносима! Тебя нельзя постичь. Ты слишком пугаешь, особенно когда ты так близко.
— Я возвращаю ему его малость, освобождаю от великого, даю шанс радоваться тому, что есть.
— Но он не умеет, потому что все время бегает от тебя!
— Ну что ж, у каждого свои задачи. Я не могу быть никем иным. Я бездна.