Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

Познакомились. Старший - Пров Сколышев - за то на Кавказ угодил, что сапоги казенные пропил. Служил в Москве, тихо и послушно служил, а тут земляк заявился да прямо с порога и брякнул:

- Дуньку твою барин на вывод продал.

- Сильно любил я ее, - рассказывал Пров. - И она меня жалела, ждать с солдатчины обещалась. Да не понравилась, видать, барину любовь наша. Меня - в солдаты, ее - неизвестно куда, неизвестно кому. Ну и запил я с горя черного. И казенное имущество на штоф горькой сменял.

Это уж позднее, когда привыкли они ко мне. Крестьяне долго присматриваются, нескоро привыкают. А солдаты - те же крестьяне, только в военной форме.

- А тебя за что? - спрашиваю у второго.

Молодой еще, глаза ясные и одновременно - лукавые. Вот такой парадокс. Егором, помнится, звали.

- Да по глупости.

Засмущался, а Пров пояснил:

- Кровь взыграла, весну почуяв. Денщиком у майора служил да и с горничной в его же доме перемигнулся, а потом и вовсе к ней в каморку залез. Ну, а майор тот, видно, тоже не промах насчет той горничной оказался, вот, стало быть, и не поделили они жаркую бабенку. В чем тебя майор обвинил?

- Да будто я у него табакерку украл.

- Вот-вот, - вздохнул Пров. - Как от человека избавиться? Обвиновать его, и избавишься.

Обвиноватить и избавиться, подумал я, собственную судьбу представив.

По пути из Пскова в Москву под болтовню зачарованного собственной юностью прапорщика я, как мне показалось, понял, что со мною произошло. А то произошло, что господам в голубых мундирах никакого "Дела" против Пушкина сочинить так и не удалось. Главный их козырь - то бишь я - им в масть не пришелся, как они карт ни передергивали. Да еще два свидетеля - Савка, братец мой любезный, и честный станционный смотритель - подтвердили мои слова, что я выиграл у пионер-поручика список "Андрея Шенье", а не он у меня, и "Дело" развалилось. И чтобы не болтал я по гостиным да салонам об их способах признания осклизлыми казематами вышибать, они раздули мои беседы с солдатами чуть ли не до государственной измены. Похоже, что "обвиноватить да и избавиться" и есть та правовая основа, на которой твердо стоит все российское чиновничество.

В России судьба человека - нуль в сравнении с благополучной карьерой. Нуль. Ничто.

Я и на солдатской гауптвахте не изменил своим привычкам. Вставал с первыми проблесками, вслух читал "Отче наш", отмеривал версты и брился на ощупь каждый день. Солдаты поначалу снисходительно приняли все это за очередное барское чудачество - я ведь в офицерской форме ходил, хотя порядком таки уже обтрепанной, - а потом и самого меня приняли таким, каков я есть. Даже с уважением за малопонятное постоянство мое.

А форма сильно пострадала, когда нас какие-то доски разгружать направили. Правда, дежурный офицер сказал, что меня приказ сей не касается.

- Нет уж! - говорю. - Коли с солдатами я, то и лямка моя.

И пошел грузить. И несмотря что ослаб, что кашель порою донимал, сила еще осталась. Было что показать, и я - показал. Один по четыре доски таскал, когда остальные - по три вдвоем. Но - справился, показал силушку, и вся казарма вставала теперь не потому, что форму мою видела, а потому, что содержание мое разглядела.

Вот на этой-то работенке я и порвал мундир. В двух местах и - безнадежно.

- Сымай, - сказал Пров. - Шить-то умеешь, Александр Ильич?

- Не приходилось.

- Ну, тогда учись.

Я глядел, как тщательно и точно он подшивает. С изнанки, края подогнув. Прочно, в две нитки, мелкими стежками.

- Ловок ты, Провушка.

- Солдату без этого никак невозможно, Александр Ильич. Я тебя научу, пригодится.

Казарма наша постепенно наполнялась. Офицер объяснил мне, что, как только соберется около сотни, нас направят пешим порядком в Новочеркасск. И - далее, куда там велят.

- И долго шагать?

- Двадцать пять верст в день. Вот и считайте.

Считать мне не хотелось, поскольку в своих ботфортах, порядком уж в казематах истоптанных, я бы и двенадцати верст не прошагал. Да и Пров это подтвердил:

- Обувку тебе менять надобно, Александр Ильич, а то дале городских застав и шагать не в чем будет. Солдатские сапоги добывать, портянки хорошо бы бязевые.

- Так теплынь уже.

- А пот с ног кто забирать будет? Портянка. Коли не заберет она, то и не дойдешь. Ноги до язв сопреют, шага не ступишь. Только без денег солдатские сапоги отдельно от всей формы не достать.

А денег у меня с собою не было: не знал же, сколько просижу. Я дежурному офицеру доложил, а он посоветовал письмо написать, сказав, что оказия в Петербург намечается.

Я написал матушке. Расспросил о здоровье батюшки, о своем солдатском житье доложил и попросил прислать денег.

И продолжал пребывать на гауптвахте в ожидании то ли похода в Новочеркасск, то ли государева решения. Рыл вместе с остальными проштрафившимися солдатами какой-то котлован, грузил землю на подводы и даже два раза дежурил по кухне, таская кашеварам воду. Не скажу, чтобы работы эти особо тяготили меня, но ботфорты поползли уже прямо на глазах.

- Починим, - сказал Пров. - Учись, Александр Ильич, в солдатчине все сгодится.