Картахена

Мы все же поехали в участок, и по дороге комиссар отчитывал меня за назойливость, а сержант невозмутимо крутил руль. Приехав, мы вошли в кабинет, мою находку положили на стол, а комиссар взялся за телефон и долго добивался у нашего портье, чтобы тот соединил его с администратором. Я представила, как взъерошенный Витторио чертыхается и торопливо втыкает проводочки в нужные гнезда.

Администратора не нашли, номер его личного телефона я вспомнить не смогла, тем временем Витторио поймал проходящего мимо пианиста и попросил его подойти. О боже, только не пианист, подумала я, а вслух сказала:

– Такие вещи не делаются без соблюдения формальностей. Вы должны были поехать туда с сержантом, изъять улики и приобщить их к делу. А вы звоните портье, как будто речь идет о домашнем розыгрыше.

Комиссар отмахнулся и заговорил сердитым голосом:

– Вы кто? Музыкальный работник? Сойдете и вы. У полиции есть вопрос, касающийся безопасности отеля. Где сейчас ваш постоялец по имени Риттер? Передайте администрации, что мы хотим с ним поговорить. А еще лучше, позовите его к телефону, я подожду.

На том конце трубки что-то удивленно спросили, и комиссар ответил:

– Нет, это срочно. У нас появились новые показания по делу. Что это за железки, похожие на гарроты без ручек, оказались в личных вещах упомянутого синьора?

Было слышно, как в отеле брякнула положенная на стойку трубка, мне показалось, что я различила знакомые голоса, а потом на том конце быстро заговорили и, кажется, даже засмеялись. Не то чтобы я услышала смех, просто лоб у комиссара разгладился, он фыркнул, дослушал до конца, положил трубку и обернулся ко мне:

– Проверять не пришлось, мы сразу получили ответ. Так и быть, я прощу тебе испорченную сиесту. И не появляйся здесь, пока тебе в голову не придет что-нибудь более убедительное.

– Что он вам сказал?

– На вот возьми, – он взял гарроту двумя пальцами и протянул ее мне, – верни ее хозяину. Платок я оставляю в качестве штрафа. У Джузеппино вечно не хватает чистого платка в кармане. Верно, сержант?

– Что такого веселого он вам сказал? – Я убрала руки за спину. – И вообще, почему вы верите объяснению пианиста? И с какой стати объяснение было у него наготове?

– Потому что это его железки. – Комиссар опустил улику в карман моего платья. – Он попросил Риттера купить их в городе, потому что сам не выберется туда до воскресенья. Позавчера он дал ему тридцать монет, а Риттер привез заказ из магазина, но еще не успел передать.

– Из магазина?

– Из магазина Сталоцци возле рынка, он торгует старыми роялями и всякой прилагающейся к ним дребеденью. Это рояльные струны, девочка. Новенькие рояльные струны. На них играют музыку. Отправляйся работать и не шарь больше по чужим ящикам. Посади ее на автобус, Джузеппино.

* * *

– «Бриатико» должен быть разрушен! – сказал Садовник, когда, забежав к нему утром, я упомянула о новых слухах. – Его продадут, снесут, и больше никто не увидит чудовищной стеклянной змеи, порожденной сном разума.

– Я думала, вам здесь нравится. – Я поставила поднос на его трехногий письменный стол: – Выпейте чаю, я стащила в кухне два свежих эклера и варенье.

– Единственное, что мне здесь нравилось, это тишина, – сказал он мрачно. – Этот тосканец собирается сдавать западное крыло туристам и непременно разведет здесь бардак. Реальность рушится не из-за времени или пожара, а из-за древоточцев. Так вот, тосканец и есть настоящий древоточец реальности. Это у него на лице написано.

– Стыдно признаться, я ни разу не посмотрела ему в лицо. Я здесь вообще никому не смотрю в лицо, только старикам, когда разношу таблетки, – чтобы они не выплевывали, а глотали, как положено.

– Во-первых, ты смотришь в мое лицо! Во-вторых, вовсе не стыдно. Мы вообще не замечаем людей, а если замечаем, то подгоняем их к своей жизни, как подгоняют раму для старого зеркала. – Он допил чай и поставил пустую чашку на поднос. – Наше отражение – вот что важно.

Его отражение и впрямь было важно, я сама готова была стать его отражением. Никакой особой красоты в Садовнике не было: впалые щеки, волосы мягкие, как полоса морской шелухи на пляже, брови, будто перышком подрисованные. Лицо казалось бы слабым, если бы не глаза – пасмурные, злые, с брызгами светлой охры вокруг зрачка. Когда я первый раз встретилась с ним взглядом, мне почудилось, что он старше меня лет на двадцать. А теперь кажется, что моложе года на два.

Садовник вышел из комнаты с подносом, он не терпит грязной посуды и всегда выносит ее в буфетную на третьем этаже, эту привычку я уже изучила. Я наблюдаю за ним так же внимательно, как в свое время наблюдала за братом, но что, черт подери, я знаю о своем брате? Оказалось, что любви и пристального взгляда для знания недостаточно. Вернее, оказалось, что эти два понятия несовместимы.

– О чем ты задумалась? – спросил вернувшийся Садовник, распахивая оконные створки.

– О том, что здесь будет, когда не будет «Бриатико».