Карпинский

Голицын ездил по стране, учреждал сейсмометрические станции; их образовалась целая сеть, весьма разветвленная. К началу мировой войны Россия обладала научно поставленной сейсмометрической службой, пожалуй, даже передовой в мире. Если теоретические изыскания Голицына носили натурфилософский характер (рассуждения о величине молекул и прочее), то сейсмометрические исследования проводились (и на широкую ногу!) с учетом практических нужд государства. Поговаривали, что он вкладывает и свои личные средства, и это вполне возможно, например, достоверно известно, что Иван Петрович Павлов в руководимой им физиологической лаборатории содержание одного из сотрудников оплачивал из своих денег, так как бюджет академии был ограниченным.

Авторитет русской математической школы был высок еще со времен Леонарда Эйлера. Как раз в это время, кстати говоря, началось обширное международное издание сочинений Эйлера, связанное с кропотливой работой в его архиве, хранившемся в Петербурге, и сложным комментированием. В этой ответственной работе деятельное участие принимали академики А.М.Ляпунов и А.А.Марков. От Эйлера через целый ряд знаменитостей цепочка тянется к Чебышеву — длительное время он считался главою русских математиков. Любопытно привести слова Ляпунова о нем: «Чебышев и его последователи остаются постоянно на реальной почве, руководствуясь взглядом, что только те изыскания имеют цену, которые вызываются приложениями, и только те теории действительно полезны, которые вытекают из рассмотрения частных случаев».

Легко заметить, что Ляпунов формулирует кредо, которым руководствовалась русская математическая школа. Сам Ляпунов — после Чебышева крупнейший отечественный математик — в своем творчестве как раз и сочетал высоту теоретического мышления с конкретными практическими результатами. Обобщенная им центральная предельная теорема теории вероятностей несла в себе огромный теоретический багаж, но в то же время сыграла большую роль в разработке целого комплекса практических вопросов. Его теория устойчивости движения положила начало обширным исследованиям в России и за рубежом. Особое применение она нашла в области гигроскопических устройств и в теории автономного регулирования.

Александр Михайлович происходил из культурной высокообразованной семьи; отец известный астроном, три сына его прославились каждый на своем поприще: один стал композитором, другой — филологом, третий — математиком. Филолог и математик преподавали в Харьковском университете; были очень разными: Борис Михайлович остроумный, подвижный, твердый, жизнерадостный; Александр Михайлович замкнутый, ранимый, тихий. Студенты не валили валом на его лекции (как на лекции брата), но истинные поклонники математики, раз послушав, не могли не полюбить его негромкую, раздумчивую речь. Как-то в аудиторию к нему попал молодой человек по имени Володя Стеклов; студенты знали о нем — и почему-то именно это раньше всего узнали, — что он «племянник Добролюбова... того самого». Да, Николай Александрович Добролюбов, знаменитый публицист и друг Чернышевского, приходился Володе дядей. После лекции юноша подошел к Ляпунову, попросил разъяснить один из выводов; Александр Михайлович пригласил к себе домой, чтобы за чаем продолжить беседу. Прощаясь поздно вечером, посоветовал: «Непременно займитесь математикой всерьез. У вас подготовка неглубокая, но мыслите цепко!»

Владимир Андреевич Стеклов, закончив Харьковский университет, оставлен был при нем, вскоре защитил магистерскую диссертацию, потом докторскую, в 1903 году выбран был членом-корреспондентом Академии наук и к моменту нашего повествования проживал в Петербурге — как и его учитель, который был теперь ординарным академиком. Оба по праву считались крупнейшими математическими авторитетами.

Понятно, мы не стремимся дать развернутую картину деятельности академии в первые полтора десятилетия XX века. В наше повествование попадают ученые, с которыми Александр Петрович был наиболее близок по академии. Именно поэтому, например, переходя к членам Второго отделения (историко-филологического), придется назвать в первую очередь не имя Ключевского, сочинениями которого Александр Петрович увлекался, но с которым лично был знаком поверхностно, поскольку Василий Осипович жил в Москве, а Лаппо-Данилевского Александра Сергеевича, с которым частенько в академии встречался. Тот поставил своей задачей — и это была грандиозная по масштабам задача — издать все русские памятники, акты и грамоты, сопроводив их обстоятельными научными комментариями. С Лаппо-Данилевским связывают создание новой научной дисциплины — дипломатики частных актов; он привлек к археографической работе группу известных археографов и историков (М.А.Дьяконова, С.А.Шумакова, Н.Д.Чечулина и других), так что в совокупности они составляли как бы научный отдел при академии.