Карми

К тому времени когда солнечный диск коснулся гор, на поле собрались все. По краям поля с факелами наготове стояли гэнкары, они должны были по сигналу зажечь огни в двенадцати жертвенниках (хотя Карми, вспомнив о вольномыслии хокарэмов, сильно сомневалась, что это действительно жертвенники; если же учесть, что устройством поля для праздника занимался Смирол, да еще делая при этом какие-то расчеты, вряд ли можно было ожидать, что возжиганием жертвенников все ограничится).

Последний солнечный луч угас, и вопль из сотни хокарэмских глоток послужил сигналом для факельщиков. Карми оглянулась на жертвенники, но ничего особенного не произошло, просто в медных тарелках жертвенников затеплились огоньки.

Громкий крик вернул ее внимание к центру площадки. В середину круга выскочил полуобнаженный рослый райи и закричал на языке, которого Карми никогда еще в жизни не слышала.

Откликнулся другой парень, сбросил с себя куртку и тоже выскочил в круг.

— Первый сказал: «Я самый лучший боец», — прокомментировал Смирол на ухо Карми. Они сидели в обнимку, и Смирол угощал Карми изюмом и орехами.

— А второй?

— Второй сказал, что лучший боец он, — ответил Смирол. — Но ты им не верь, это неправда. Самый лучший — я.

Двое в круге затеяли бой. Он был бы похож на настоящий, но проходил под задаваемый толпой ритм, так что Карми решила все же называть это зрелище танцем.

— Что же ты не вышел в круг?

— Мне рано, — ответил он, набивая рот орехами. — Я подожду.

«Танец», — окончательно решила Карми, наблюдая за красивыми отточенными движениями соперников. Похоже, что они долго репетировали, иначе откуда бы взялась эта слаженность.

— Нет, — качнул головой Смирол. — Каждый из них тренировался сам по себе.

Он объяснил, что каждый танцующий в этом своеобразном поединке может прикасаться к противнику только ладонью. Если же он допустит прикосновение чем-то еще, он проиграл.

Зрители вмешивались в поединок ритмом хлопающих ладоней и громкими воплями; этот нарастающий ритм захватил и Карми, она подключилась, хлопая, но вдруг поединок завершился. Один из танцоров издал гортанный возглас и высоко подпрыгнул. Другой машинально потер живот, которого коснулась рука противника.

— «Я выпустил ему кишки», — равнодушно перевел Смирол слова победителя.

— Теперь ты?

— Нет, — ответил Смирол.

Зрители тем временем пропели в один голос:

— Ге ира!

— «Это правда», — перевел Смирол.

— Какой это язык? — спросила Карми.

— Это язык древнего племени тэрайнов, — ответил Смирол.

— Я слышала о тэрайнах, но…

— Я расскажу тебе потом, — перебил Смирол. — А пока смотри и слушай.

Танец не возобновлялся. В кольцо зрителей выскочил коттари лет десяти и, уставив в Логри указательный палец, в лицо ему закричал, что мастер Логри — убийца: в этом году умерло коттари больше, чем в прошлом, и виноват в этом Логри, суровость которого переходит всякие границы.

— Ге ира! — заорали коттари, поддерживая обвинение. Логри, вскочив как молодой, прокричал в ответ, что его обвинитель трус, испугался взять в руки паука-ануури, и мальчишка отступил, подстегиваемый хором хокарэмов: «Ге ира!»

На смену ему выскочил гэнкар Стэрр, крикнул, что Авар, которого обвиняют в трусости, вовсе не трус, а просто не любит брать в руки пауков.

— Ге ира! — подтвердили мальчишки.

— Он не трус! — повторил Стэрр.

— Ге ира!

— А ты воровал лепешки у Неламы, — бросил обвинение Логри.

— Ге ира! Это правда! — подхватил хор.

— Но меня никто не поймал за руку, — ничуть не растерялся Стэрр.

— Ге ира! Ге-э и-ира! — пели вокруг.

И Карми почувствовала, что она с интересом следит за этой игрой.

Мальчишки нападали на Логри, а тот отбивался, напоминая своим ученикам большие и мелкие их прегрешения. И все, все подхватывали завораживающее восклицание «Ге ира!», потому что только в ночь Тэлани и может мальчишка-коттари упрекнуть в чем-то мастера замка Ралло.

Однако одним только Логри не ограничивалось, и не одни только коттари высказывали свои обиды, о которых молчали целый год. И взрослые, уважаемые всеми хокарэмы не упустили своей очереди облегчить душу. Никто не обижался и не оскорблялся, какие бы тяжкие обвинения ни произносились. Не нашедший слов для ответа с позором изгонялся из круга.

Нашлись обвинения и против Карми. Седой хокарэм, которого, видимо, волновали сословные предрассудки, проговорил, уставив палец в Карми:

— Ты принцесса, госпожа, а в любовники взяла раба.

— Ге ира! — грянул хор.

Карми бросила взгляд на Смирола. Смирол улыбался.

— Он самый красивый, — ответила она. И хор подтвердил:

— Это правда!

— Он самый рыжий!

— Ге ира!

— Он самый хитрый!

— Ге ира! — первым рявкнул Смирол и вскочил. — Я самый хитрый!

— Ге ира!

— Я самый умный!

— Ге ира! — рассмеялся хор.

— Я самый ловкий! — Он сбросил куртку и выбрался в круг.

Навстречу ему выскочил молодой райи, рослый и смуглый до черноты, с мощными мускулами, играющими при каждом движении.

— Как его зовут? — шепнула Карми сидевшему рядом гэнкару.

— Алаато, — ответил тот.