Карманный атлас женщин

Хуже всего — изнасилования. Даже трехлетним девочкам грозило. Власовцы ходили между людьми и выбирали. Чудовища: когда в их руки попадала женщина, ее сначала насиловали, а потом приканчивали. Немцы не насиловали, потому что не хотели смешивать расы. Несчастных волокли в ближайшую школу, где их истязали, а потом убивали. Под конец подожгли здание, в котором оставались тела девочек и женщин.

Из окон школы доносились нечеловеческие крики и вопли, которые парализовывали и без того напуганных людей, согнанных на площадь. Сидя за остывшим чаем, пани Мария вспоминает рыночную площадь, слышит эти крики и чувствует смерть тех девочек. Чувствует собственную смерть.

Она тоже чуть было не попала в руки солдат. Мать пани Марии держала дочку изо всех сил, но двое пьяных мужиков вырвали ее и утащили в ночь, а мать несколько раз ударили прикладом по голове. Из виска потекла кровь, женщина осела на землю, а дочь потащили в здание школы. И только случайное везение, маленький зазор между жизнью и смертью, стоп-кадр в фильме под названием «Война» позволил ей вырваться и смешаться с толпой, раствориться в ночной тьме. В отместку две другие девочки, одна из ее класса, были изнасилованы. Прямо на глазах их семей. И выражение глаз их матерей тоже возвращается в воспоминаниях за чаем. Как они вопили, как из последних сил бросались на мучителей. Совсем маленькие девчушки прятались под юбками женщин, крепко обхватив их ноги. Закрывали глаза, не дышали.

Что теперь с ними, если они вообще пережили войну? Всегда ли чувствуют боль в томместе?

Время на «Зеленяке» — это как если бы кто-то взял черный фломастер и водил им по листку до тех пор, пока не проделает дырку.

Пани Мария вернулась на площадь, к матери, но та уже не дышала. Слишком много крови потеряла после удара прикладом. Девочка прикрыла ее кофтой, пытаясь сохранить последнее тепло остывающего тела, и прижалась к маме. Гладила ее по голове под аккомпанемент стонов со всех сторон, не понимая, что это — фильм или жизнь у нее такая. Не было сил думать.

Что шепчут мертвой маме на ухо? Наверное, какие-то обещания, клятвы, молитвы. Последние вопросы, признания, секреты, заверения. Крепко прижимают ее к себе и укачивают. Теперь мать и дочь поменялись ролями. Тебе не холодно, мама? Погреть, может, ножки? И тогда все начинает казаться бессмысленным, мелким — ссоры, обиды, капризы и зряшные претензии. Возвращаются сценки, казалось бы, несущественные, но внезапно вырастающие до ранга золотых, ценных воспоминаний-легенд. Как мазали хлеб бабушкиным вареньем. Прикосновение маминой руки к распаленному болезнью лбу. Стишок, прочитанный на празднике, аплодисменты.

На том месте, где умерла мать, теперь стоит палатка с колготками.

Можно попытаться внимательно приглядеться к своему городу. На каждом шагу мемориальные доски, цветы, лампадки. Расстреляны, погибли, убиты. Только вот нет «изнасилованы», потому что об этом не принято вспоминать. Это что-то физиологически грязное. Вроде как дефекация. Изнасилование не ассоциируется со стрельбой, войной, тра-та-та-та, падай, ползи, в окопы.

Изнасилование — это задранная юбчонка, порванные трусики, резкие движения. И жертве часто выпадает шанс выжить. Так что в военном смысле изнасилование в расчет не принимается. Бывает, что солдат может проткнуть вагину штыком, особенно если это маленькая девочка. Может потом удушить, застрелить. Ее могут изнасиловать двадцать мужиков подряд, и тогда она, скорее всего, не выживет. Но все равно это не героическая смерть от ран, полученных на поле битвы.

Не отнесешь в разряд героизма и такое: когда держишь свое неживое дитя на руках, когда смотришь, как выбрасывают твоего ребенка с шестого этажа, когда слышишь гулкий удар тельца об асфальт.

Можно забыть или положить в дальний ящик «побочные явления»: как душат собственными руками своих же плачущих младенцев в схронах, как на твоих глазах гестапо приканчивает старика-отца, у которого нет сил идти в колонне. Не принимается в расчет также выстрел, смертельный удар, отрывание конечностей, шок, психическое заболевание, расчленение.

Пани Мария ежедневно ходит за покупками туда, где прежде был «Зеленяк». Конечно, это не паломничество в концлагерь в Освенциме, где перед бараком возлагают свежие цветы, но все же.

Это личное противостояние той бойне, где в главных ролях выступала она сама, ее мама, ее подружки, соседи. Такое не забывается. Каждый раз посещение базара сопровождается дрожью в руках, парализующим беспокойством, взмокшими от пота висками. Зачем туда ходить? Ведь можно поехать в торговый центр, у которого нет никакой истории. Посещению базара сопутствует странное ощущение: будто сдираешь болячку, колешь себя булавкой, вроде как нечаянно. Саму себя трясешь и кричишь: «Смотри и помни». А зачем «помни»? Бессмысленно спрашивать.

Ходит пани Мария и в районную поликлинику. Как и другие пожилые люди, она садится в очередь перед кабинетом и участвует в разговоре о болезнях. Когда задают вопрос: «А что у вас?» — Мария отвечает, что у нее болит восстание. [23]