Карьера одного борца

- Я не думаю, чтобы ребенок мог быть более несчастным, чем я был в своем детстве, - начал он. - Моя мать была - продолжает быть и сейчас актрисой. Вот одно из первых моих детских воспоминаний: я сижу на полу в большой комнате, где перед огромным зеркалом она, жестикулируя и произнося какие-то пугающие меня слова, разучивает свою роль. Я боялся ее, потому что она часто и больно меня наказывала. Я до сих пор ничего не знаю о своем отце или о других моих родственниках. Однажды, когда мне было уже лет восемь, я спросил ее, где мой отец. Она жестоко побила меня тогда, и я остерегался уже вторично спрашивать ее об этом. Она была еще совсем молода, когда я был ребенком. Сперва я считал ее небесным ангелом, несмотря на свой страх перед ней. Я бы навсегда сохранил любовь к ней, если бы она занималась мной и была нежна ко мне. Но ничего этого не было. Когда я немножко подрос и стал понимать, что она не любит меня, я перенес свою привязанность на наших служанок. Но они менялись у нас каждые два месяца из-за невозможного характера моей матери. Только одна старушка, бывшая моей кормилицей и няней, пробыла у нас почти все время, пока я жил дома. Вы понимаете, что воспитание, которое могли мне дать эти служанки, не отличалось изысканностью. Они привили мне дурные манеры и низкие вкусы. Моя мать, хотя и не занималась серьезно моим воспитанием, всегда наказывала меня за это, и мы с ней ссорились все время, пока прожили вместе. Мы стоили, вероятно, друг друга: я был дерзок и упрям, она вспыльчива и капризна. Вы представляете себе, какие сцены происходили у нас. Нередко обед наш начинался с того, что она била меня большой суповой ложкой по голове, гоняясь за мной по всем комнатам, а кончался тем, что она сажала меня на колени, ласкала, называла своим дорогим сыночком, обещала мне всяких игрушек. Впрочем, нежности бывали между нами реже, чем ссоры и драки. Скоро я научился льстить ей и подлаживаться под ее капризы, чтобы избежать колотушек, и стал, как вы легко поймете, негодным и несносным мальчишкой. Моей единственной мыслью и старанием всегда было только выманить у нее сколько можно денег, лакомств и игрушек, когда она бывала в хорошем настроении, и не раздражать ее, когда она была зла. Как-то раз мальчишка на улице бросил в меня грязью. Я с плачем побежал к ней и стал ей жаловаться. Она прогнала меня и обозвала притворщиком. Я до сегодняшнего дня не забыл этого, вероятно, потому, что это была единственная справедливая вещь, которую она когда-либо говорила мне. Я постоянно хитрил и лгал перед нею и не могу понять, как я не изолгался тогда на всю жизнь. Я научился, не двигаясь и не морщась, выносить ее колотушки, но так злобно и с такой ненавистью смотрел на нее в подобных случаях, что она стала бояться меня. Наконец она отдала меня в пансион, сказав мне, что я бессердечный мальчик, и заявив учителю, что она отчаялась во мне и что из меня, верно, выйдет преступник. Все же при расставании я плакал, как безумный, а она, несмотря на то, что за минуту перед этим так худо отозвалась обо мне и что не задумалась оставить меня у чужих и неизвестных людей, зарыдала так же громко, как я, и была без чувств, когда ее усаживали в экипаж.