Карьера неудачника

…………………………………

Это было ещё то благословенное время, когда телефонные аппараты имелись далеко не в каждой квартире, и приходилось довольствоваться служебными телефонами, до появления первых мобильников оставалось лет десять. Будь у них тогда мобильники, как знать, в одну из горьких минут она, возможно, и набрала бы его номер. Это был одинокий и трудный год, в течение которого она не раз с благодарностью думала о Тамазе. Она знала, что всегда может рассчитывать если на его привязанность, то, по крайней мере, на его дружбу. Но сначала её останавливала мысль о том, что трубку снимет незнакомый человек, которого придётся просить позвать Тамаза к телефону и ещё, чего доброго, объяснять, кто она такая и зачем он ей нужен. А потом – что он мог уже забыть её, обзавестись новой подругой. Но главное – было бы непростительно пользоваться его добротой, когда она так мало могла дать ему взамен.

Словом, Марго так и не позвонила.

Глава 4. Апология мещанства

Следующий год она помнила смутно. Так бывает, если настроить фотокамеру на большую выдержку: на снимке выйдут отчётливо только неподвижные предметы – например, дома, фонари и улицы. Ну, ещё деревья, если во время съёмки не было ветра. Люди, машины и животные, если они не застыли неподвижно, получатся в виде размазанных силуэтов, передающих траекторию их движений.

Так и память Марго сохранила только линию ближайшего горизонта с очертаниями домов, над которыми всходило, светило и заходило солнце, шёл дождь или падал снег. Всё остальное представляло собой хаотичное месиво из неопределённых, трудноразличимых фигур, событий и слов. Эта протоплазма, как доисторический Хаос, иногда порождала отдельные представления, но они никак не складывались в целостную картину.

Чему немало способствовало само историческое время – конец восьмидесятых. Пресловутая река истории вышла из берегов, сокрушая на своем пути все вехи и ориентиры, снося плотины почти вековых запретов. Из всех динамиков уже соловьём разливался Горбачёв, на всех экранах сияла его завораживающая улыбка – то в окружении толпы, пожирающей глазами своего мессию, то с трибуны очередного эпохального съезда, то в компании мировых лидеров. Народ внимал его речам как музыке – да его и нельзя было слушать иначе: этот поток сознания бурлил не имеющими ни начала, ни конца фразами, единственное назначение которых, казалось, состояло в том, чтобы вызвать в сердцах публики определённые эмоции. Многократные вариации одной и той же темы, перетекая одна в другую, будоражили пьянящим предчувствием свободы и будили самые дерзновенные желания.

Ни один вопрос о том, каким именно способом мы попадём в светлый демократический рай, не получал сколько-нибудь определённого ответа – любые вопросы падали в этот поток, подобно камням, и исчезали бесследно, оставляя на поверхности его речей лишь быстро угасающие круги. Это было всё равно, что пытать оракула или гадать на картах: ответы носили столь отвлечённый характер, что могли быть истолкованы как угодно. Что обычно и происходило с вопрошавшими: каждый старался увидеть в словах генсека ответ на свои чаяния и находил его, убеждая себя в том, что оракул имел в виду именно это. А так как страна, подуставшая от бессмысленной деспотии КПСС и Железного занавеса, жаждала свободы – понимаемой максимально широко – то все сошлись на том, что именно о ней вещает их пророк. «Я пришёл дать вам волю!..»¹¹

Сначала его слушали с недоверием и восторженным ужасом. Казалось невозможным, чтобы человек, облечённый властью, действительно имел в виду то, что говорит: гласность, перестройка, ограничение диктата партии… Потом самые смелые (ими оказались журналисты) попытались повторить эти мантры публично, и – о чудо! – им ничего за это не было!

И тут Остапа понесло. Или, если говорить словами самого Горбачёва, процесс пошёл. Выползло на свет всё, что десятилетиями пряталось в тёмных щелях забвения, загнанное туда страхом преследований. Все застарелые пороки и зловонные язвы режима подверглись публичному обсуждению – страна превратилась в гигантскую прачечную, на всём пространстве которой мылось, полоскалось и вывешивалось на всеобщее обозрение заскорузлое и свежее грязное бельё. Железный занавес был сокрушён, и через границы в обе стороны хлынули потоки авантюристов и мошенников, за которыми вскоре последовали наиболее предприимчивые граждане с плетёными клетчатыми торбами.