Карьера

Он стоял вытянувшийся, одинокий, как оловянный солдатик. Компания очень пьяных и очень молодых парней шла прямо на него. Корсаков сделал шаг в сторону, но все равно один из них, рыженький, пухлый, как надувной шар, толстяк толкнул его в плечо.

— Ого… как каменный! — удивленно проговорил толстяк, и его насторожившиеся друзья поняли, что с этим грустным, подобранным мужиком лучше не связываться.

В узком коридоре, ведущем в ресторан, он неожиданно столкнулся лицом к лицу с Андрианом Кармановым. Тот стоял на дороге — крепкий, четырехугольный, с чуть брезгливым выражением узких губ, стриженой головой, которая, как и раньше, придавала ему сходство с заключенным.

— Здороваться надо, — кивнул ему на ходу Кирилл, но Карманов, по обычности, не обратил внимания. И по-прежнему довольно беззастенчиво рассматривал его.

— Ну? Чего уставился? — грубо спросил Кирилл Александрович. — Давно не видел?

— Давно, — усмехнувшись, согласился Андриан.

Они стояли в коридоре, присматриваясь друг к другу. Старые — не враги, не недоброжелатели. А что-то более сложное…

— Не успел приехать, а уже с сильными мира сего? И обязательно надо было привезти Тимошина сюда? Показать, что ты по-прежнему «рядом»? — продолжал ухмыляться Андриан.

— А ты все так же ревнив к моим успехам? — сорвался Кирилл.

— Каким успехам? Где они?

— Ну, а у тебя-то что? — уже не в шутку рассердился Корсаков.

— У меня все, как нужно. — Андриан отвел глаза, и лицо его снова приобрело то фальшиво-значительное выражение, которое так безотказно производило впечатление на людей. «Просто какой-то приблатненный Мефистофель», — с бессильной яростью подумал Кирилл.

— Ты… все там же? — зачем-то спросил он.

— Я много где! — Карманов посмотрел ему прямо в глаза, и Кириллу стало неприятно, что этот человек так хорошо знает его. Пусть знания эти больше чем двадцатилетней давности, но это не утешало.

— Зря ты приперся сюда с ним. Он — пустое место. Пузырь!

Андриан говорил спокойно, со знанием дела, «делясь информацией», которую он сам ценил и знал, что оценит Корсаков. Он делал шаг к Кириллу, и тот понимал это. Хотя сейчас все в нем восставало против малейшей подачки Карманова.

— Не строй из себя Пальмерстона!

Кирилл хотел было уйти, но Андриан взял его за локоть.

— Уж скорее какого-нибудь Волынского или Горчакова! — И все-таки — позвони! — посоветовал Андриан, неожиданно доверительно. — Не забудь, что Тимошин обязан всем Нахабину. Остальное — понял? Кстати, он только что был здесь. Остальное — понял?

Кирилла снова поразили его узкие, очень близорукие глаза. Само их беззащитное выражение, которое Карманов обычно прятал за темными франтоватыми очками.

— Многое можешь выиграть! — отстраняясь и снова надевая приблатненную ухмылку, значительно сказал Карманов. — И все потерять — тоже можешь. Позвонишь!

Он сказал это так убежденно, что Корсакову стало даже чуть холодно.

Когда он вернулся к своему столику, то, еще подходя, увидел, как приятель Лины при виде его поспешно встал.

— Извини. Задержался, — Кирилл сел и попытался собраться с мыслями.

— Щенок поганый! — вдруг выругался Тимошин. — Такому бы… только в желтую прессу!

Он резко отодвинул принесенный кофе, так, что он расплескался на скатерть.

— Шантажировать меня вздумал! — объяснил Тимошин, но тут же замолчал, засопел, дернул раз-другой шеей, словно ему был тесен воротник. — Это все кармановские штучки. Ты видел его здесь? Он вслед за тобой вышел…

Глаза Сергея Венедиктовича смотрели уже зло, придирчиво, подслеповато.

«Выпили они, что ли?» — подумал Кирилл Александрович.

— Видел его? — повторил вопрос Тимошин. — Только не ври.

— А как его дядя? — не отвечая, сам спросил Кирилл. — Юбилей у него вроде скоро?

— Я тебя спрашиваю! — поднял голос Сергей. Казалось, еще минута и он схватит Кирилла за грудки.

— Тише! Успокойся. — Корсаков медленно положил салфетку на стол. Отвернувшись, он смотрел теперь, не видя, в зал. Как будто и не было стольких лет заграницы, чужих стен, лиц, калейдоскопа городов, напряжения, усталости, чужих языков, ни разу не покидающего его ожидания возвращения, нового возраста, приближающейся старости. Здесь, казалось, все оставалось по-прежнему.