Караван в Хиву

Атаман красиво вскинул седую голову. Ветерок с Яика чуть приметно шевельнул густые волосы. Бородин неспешно поднял руку, прося войсковой Круг успокоиться, и казаки притихли: не все, выходит, сказал их батько атаман.

– И еще надумали мы, казаки-молодцы, послать с теми деньгами своих людей. Не потому, что нет доверия самарянину Рукавкину – его мы много лет знаем. Хоть и купец, а человек честный, торг ведет по совести. И здесь уже на ваших глазах добрым делом прославился, слышал я. Послать надо потому, что идти купцам предстоит дикой разбойной степью и нужна им верная защита. Хоть бы человек пять. От казны им будет особое жалованье за эту опасную службу. Кого пошлем, выкликайте достойных!

Стали выкликать имена самых отважных, но из Круга выступил первым крепыш Федор Погорский, поклонился казакам земно, потом уж атаману и старшинам. Сказал, как саблей лозу срубил:

– Я пойду до Хивы. Отец мой там жив еще.

Рядом с ним встал высокий сутулый казак с белой как снег головой. Это был Григорий Кононов, с которым Данила познакомился через Погорских. Сказал негромко, но в тишине услышали все:

– Я знаю, где надо искать наших людей. Да и речь хивинскую малость освоил, за толмача могу быть при случае. Пойду. За каждого пленного требуют выкуп в полтораста рублей. Меньше басурмане не возьмут. Собирайте, люди добрые, у кого есть.

Атаман довольно резво сбежал с просторного крыльца, принародно обнял и облобызал седого казака.

– Доброе дело удумал, Григорий, – одобрил Бородин Кононова. – Иди с богом, святая душа. Ну, караванный старшина, – обратился атаман к Рукавкину, – выбирай себе еще троих, кто по сердцу скажется. Тебе с ними горе мыкать в чужой земле, потому сам и решай. Вам не день дневать и не час часовать вместе. А мы за вами следа не запашем, поезжайте с богом да со святым Николой, заступником странствующих.

Данила отобрал из охотников еще трех казаков – доброго знакомца Маркела Опоркина и двух его братьев-холостяков – Ерофея и Тараса. Маркел поклонился караванному старшине, заверил:

– Послужим тебе, Данила, душой и телом, памятуя и твое доброе сердце. Только бы Авдотью с детишками пристроить в зиму…

Решили, что Авдотья может пожить это время у старого Авдея – и крыша над головой, и за стариком будет присмотр женский.

Атаман напоследок дал наказ казакам:

– Во всем будьте в послушании у Григория. Он за старшего среди вас пойдет, малым походным атаманом.

Казаки поклонились Бородину низким поклоном и разошлись по домам собираться в дорогу.

После Круга Данила оповестил караванщиков, что на утро наметил выход из Яицкого городка. И предупредил еще раз, чтобы проверили, надежно ли кованы кони: дорога предстояла дальняя, степью. Только вдоль реки Яик надо было пройти не менее четырех с половиной сот верст, да от Яика до реки Эмбы, где кочевал хан Нурали со своими кибитками, мало что меньше.

В тот вечер над Яицким городком стоял плотный, из-за полного безветрия, запах сушеного хлеба: казацкие женки по заказу отъезжающих купцов спешно готовили ржаные сухари, а в кузнице по-над крутым берегом реки Наган долго звенели молотками местные кузнецы, ковали запасные в дорогу подковы.

* * *

Ранним утром следующего дня караванщики покинули столицу яицких казаков и двинулись на юг, вдоль правого высокого берега реки. Нежаркие дни сменились прохладными росными и туманными ночами, и только степь была неизменной – огромной на многие сотни верст, будто соперничала с небесной гладью, спокойная, с редкими коршунами под серыми осенними тучами. Со дня на день можно было ждать и первых мокрых снегов.

С коня в степи далеко видать, и все же первое время Рукавкин с беспокойством поглядывал на непролазные заросли ветлы вдоль яицкого берега. Нередко заросли эти скрывались под исполинскими по размерам осокорями, а рядом ивы тянулись к небу – охотницы до вольной воды и света. В голых верхах осокорей густо чернели пустые грачиные гнезда, похожие на лохматые казачьи малахаи, заброшенные ввысь в пьяном разгуле.

Заросли леса, при полном отсутствии на деревьях листвы, были так плотны, что порою на десятки верст не видно толком, а что же делается на киргиз-кайсацкой стороне, за Ликом? По правую руку от караванщиков стелилась бескрайняя серого цвета степь: ни тебе холма взойти и осмотреться, ни суходола, чтобы хоть на время укрыться от беспощадного северного ветра.

День шли, наскоро обедали отварным говяжьим мясом и овощами, сделав короткую стоянку. К вечеру же неизменным выстрелом сторожевого казака на вышке их встречал очередной форпост. На сполошный выстрел сбегались казаки гарнизона, сердечно принимали гостей и затевали горячий ужин с непременной душистой ухой.

Ночная остановка, глубокий сон под надежной крышей и в тепле, а наутро – снова в путь, снова степь, ровная, в серой пожухлой и скудной траве, и только изредка, обгоняя караван, мчался на юг колючий серый куст перекати-поля, этого вечного степного непоседы.