Караваджо

Ссылаясь на свидетельства очевидцев, литератор Сузинно рассказывает, как в отведённое под мастерскую просторное помещение при госпитале братства крестоносцев художник приказал принести выкопанное из могилы тело недавно убитого молодого человека и раздеть его, чтобы добиться большей достоверности при написании Лазаря. Двое нанятых натурщиков наотрез отказались позировать, держа в руках уже начавший разлагаться труп. Тогда, разозлившись, Караваджо выхватил кинжал и принудил их силой подчиниться его воле. 81Можно поверить в эту жуткую историю, зная натуру художника, который пребывал тогда в крайне возбуждённом состоянии и чуть ли не каждый день наведывался к приору Мартелли в надежде узнать, нет ли добрых вестей из Рима. Кроме того, в те годы работа художника с трупом не была чем-то предосудительным — как известно, этим занимались с пользой для дела Леонардо и Микеланджело.

Над центральной сценой, полной динамики, нависает, занимая две трети полотна, огромная тёмная пустота, которая своим холодным безразличием давит на людей, присутствующих при торжественном акте веры. Луч света слева, оставляя профиль Христа в тени, скользит по руке, простёртой вперёд в повелительном жесте. Слышен громкий голос: «Лазарь! Иди вон». В этом поразительном произведении Караваджо, движимый страхом, раздираемый сомнениями и не утративший надежды, изобразил мёртвого Лазаря без погребальных пелён столь натурально, что запах разложения ощущается почти физически, так что оба могильщика, подняв надгробную плиту, не выдержали и отворотили носы, а рядом виднеются вываленные из могилы берцовые кости и черепа. Но чудо свершилось. Ещё одно мгновение и оживший Лазарь, чьё вынутое из могилы тело поддерживает один из друзей, встанет на ноги. Неверный скользящий свет, в отличие от мальтийского «Спящего маленького Амура», не убивает, а вдыхает жизнь, побеждая разложение, и наполняет мёртвую плоть живительными силами.

Однако обещанного заказчику триумфа победы жизни над смертью не получилось. Несчастные люди, изверившиеся и задавленные лишениями, полны смятения при виде свершающегося на их глазах чуда. Выхваченную из тьмы высоко поднятую правую руку оживающего Лазаря невозможно принять за выражение радости возвращения в земной мир горя и страдания. Собравшиеся в мрачной пещере страждущие христиане напоминают статуарные позы хора из трагедий Эсхила. Это ощущение подкрепляется почти скульптурными складками свисающего савана Лазаря и красной накидки прильнувшей к нему Марфы, словно на древнегреческих изваяниях, которых на Сицилии Караваджо насмотрелся вдоволь.

Если верить рассказу Сузинно, произошла невероятная сцена, когда заказчику и его друзьям было дозволено, наконец, взглянуть на завершённую работу. Видя, что приглашённые в каком-то оцепенении безмолвно стоят перед картиной и их молчание явно затянулось, Караваджо вспылил и, выхватив кинжал, полоснул им по холсту, а затем выбежал вон. В это трудно поверить, но в сознании людей прочно утвердилось мнение о буйном нраве художника и неподдающихся здравому смыслу неожиданных вспышках безумия. Правда, как свидетельствует автор рассказа, Караваджо позже извинился перед заказчиком за свой поступок.

Тот же Сузинно описывает случай, как однажды в церкви Мадонна дель Пилеро кто-то из знакомых поднёс Караваджо кружку из водосвятной чаши.

— Зачем она мне? — подивился художник, беря её в руки.

— Чтобы искупить грех, — последовал не лишенный издёвки ответ.

— Мой смертный грех смоется только кровью, — хмуро заявил Караваджо и вернул кружку.

Его не покидало предчувствие близкого финала, и он торопился во всём, оставив у мессинцев о себе память как не знающем удержу человеке, транжирившем деньги в компании местной золотой молодёжи. Его задиристый характер проявлялся в частых спорах особенно по поводу искусства. Когда новые знакомые показывали ему работы почитаемых местных мастеров, Караваджо тут же оспаривал их мнение, доказывая, что те гроша ломаного не стоят. Праздную жизнь и гульбу не выдержал даже Марио, который был помоложе — одумавшись, он вернулся к своей благоверной Кьяре.

После загула наступило горькое похмелье, как уже не раз случалось с художником. Только работа могла вывести его из состояния подавленности и хандры. Помог приор Мартелли, уже знавший о принятом руководством ордена решении относительно беглеца. Ему было искренне жаль этого высокоодарённого мастера и доброго отзывчивого человека, и по его рекомендации сенат города обратился к Караваджо с предложением написать для главного алтаря одной из церквей картину на тему рождения Христа. Из контракта следует, что работа оценена снова в тысячу скудо.