Кара во тьме

Не оглядываясь, Марван вышел из зала, Натан же остался стоять с прижатым к губе платком, глядя в бездушное лицо манекена. Не было никаких сомнений – наставник каким-то образом узнал то, что ему удалось скрыть в лесу от своей Тройки. Зорфус не сбежал. Натан схватил его в овраге, раненого и голодного. От прежнего Зорфуса остались только глаза, которые еще можно было узнать.

– Звезды видно только в темноте, Нат, – прошептал он ему, направляя кончик его меча в свое горло. – Давай, одним ударом. Только помни, что кровь кровью не отмоешь. В Санкоф я не вернусь никогда. Гори в этом аду сам.

Больше он ничего не сказал, хотя Натан хотел его понять. Но для объяснений было не то место и не то время. Нат вытряхнул свою сумку, оставив ему все – карту, паек, лекарства. Зорфус бежал повторно и при себе у него ничего не было. Первый раз его посадили в карцер, но он оттуда загадочным образом исчез, породив легенду, что к его побегу причастны морты. Натаниэль ненавидел мортов, но, кроме Зорфуса, друзей у него больше не было. Так он свою дружбу и проводил – скудными припасами и прощальным взглядом. Обняться они не решились, хотя каждый понимал, что расстаются навсегда.

К прасалу Натан шел с тяжелым сердцем. Не только Марван мог догадаться, что Натаниэль отпустил Зорфуса. Слухи в ордене расползались быстрее крыс. То был грех, пострашнее обжорства, трусости или сквернословия, за что обычно наказывали рыцарей. Новую систему наказаний предложил именно Марван, и, как догадывался Натан, она стала последним камнем, сломавшим терпение Зорфуса. За ошибки, допущенные при выполнении службы, а также за нарушение правил ордена, рыцарям теперь полагалось наказывать себя самим – публично. Правда, нововведения пока касались только первогодок, а публичность ограничивалась судейским кругом из наставника и Черных рыцарей, оказавшихся по случаю в замке, но многих рыцарей от этих правил потряхивало. И Натан был в их числе.

Если процесс самобичевания не удовлетворял судей, в дело вмешивались наставники, на которых возложили эту обязанность. И кажется, Марван выполнял ее с удовольствием, если судить по его довольному виду каждый раз, когда он поднимался из тюремного каземата. А раньше самым страшным наказанием было заключение на стражу на срок до семи дней – ни о каком физическом наказании рыцарей и речи в древних правилах Санкофа не было и речи. Так было шестьсот лет, но в этом году новый прасал решил, что настало время перемен. Случалось, что пороли и старших рыцарей, но долгий опыт служения помогал им избегать промахов. Так и Натану еще ни разу не приходилось бывать в тюремных казематах, хотя с момента побега Зорфуса ему уже не раз угрожали поркой – за то, что беглеца слишком долго искали. Нат не боялся боли, но в этих новых правилах чувствовалось что-то нездоровое.

Рим Лакадон был самым молодым прасалом за всю историю ордена. С тяжелым взглядом синих глаз из-под сильно выступавших надбровных дуг, с крутым покатым лбом и ранним облысением он производил гнетущее впечатление на всех, кто видел его редко или впервые. К внешности добавлялся вкрадчивый голос, густая шевелюра темных волос с благородной проседью и высокий рост, клонивший чуть располневшего прасала к земле. Одни злые языки болтали о тяжелой болезни, а другие о глубокой старости, маскирующейся за моложавым лицом. Истинный возраст нового главы Санкофа хранился в тайне.

Натаниэля проводила в кабинет стража, плотно закрыв за ним дверь. Скрывающиеся в темноте высоких потолков стеновые панели из темного дерева, развешанные повсюду гобелены с мотивами из Черно-Белой войны, облицованный камнем камин размером с дверной проем говорили о солидном статусе хозяина кабинета, сидевшим за рабочим столом, на котором среди пачек бумаг уместилась гостья. Нат уставился в ее полуобнаженную спину, удивленный встретить женщину в замке, да еще и на столе прасала. Устав Санкофа не одобрял общение с женским полом, предписывая держаться от дам подальше. Рыцари, конечно, женились, но только после службы. В самом замке даже слуги были только мужчинами.

Когда Натан вошел, женщина что-то весело рассказывала прасалу, который улыбался ей так, будто забыл, что мышцы его лица, оказываются, умеют это делать. От улыбки Рима Лакадона, к счастью, предназначенной не ему, у Натана похолодело на душе. Дама же, будто не замечая маски хозяина, заливисто смеялась над собственной же шуткой.

Заметив вошедшего, прасал не сразу вспомнил, что его губы заняты улыбкой, и какое-то время смотрел на рыцаря со странной гримасой – его рот улыбался, но глаза вцепились в Ната, будто коршун в падаль. А когда обернулась женщина, Натаниэль и вовсе почувствовал себя попавшим в западню. Ему еще не приходилось видеть королеву Гольдену Первую, но портреты ее имелись повсюду, в том числе, и в молитвенной зале замка Санкофа, а также на новеньких золотых, отчеканенных прошлой зимой, когда она вступила на престол.