Капут

– On dit qu’elle déteste son père[308], – сказала княгиня фон Т*.

– В сущности, я думаю, что она таки ненавидит своего отца, – сказала Вероника, – а вот отец ее обожает.

– А Галеаццо? – сказала баронесса фон Б*. – On dit qu’elle le méprise[309].

– Elle le méprise peut-être, mais elle l’aime beaucoup[310], – сказала Вероника.

– En tout cas, elle lui est très fidèle[311], – с иронией сказала княгиня фон Т*.

Все рассмеялись, а Альфиери, le plus beau des ambassadeurs et le plus chevaleresque des homes[312], сказал:

– Ah! Vous lui jetez donc la première pierre?[313]

– Мне было восемнадцать, когда я бросила мой первый камень, – сказала княгиня фон Т*.

– Если бы Эдда получила хорошее образование, – сказала Агата, – она стала бы отменной нигилисткой.

– Не знаю, в чем состоит ее нигилизм, – сказал я, – но что-то дикое в ней наверняка есть. По крайней мере такого же мнения придерживается и Изабелла Колонна. Однажды вечером за обедом в одном видном римском доме зашел разговор о княгине Пьемонтской. Графиня Чиано сказала: «Династия Муссолини, как и династия Савойя, не протянет долго. Я кончу, как княгиня Пьемонтская». Все окаменели. Княгиня Пьемонтская сидела за тем же столом. Однажды на балу в палаццо Колонна графиня Чиано сказала шедшей навстречу Изабелле: «Je me demande quand est-ce que mon père se décidera à balayer tout ça»[314]. Однажды мы разговаривали с ней о самоубийствах. И вдруг она говорит: «У моего отца никогда не хватит мужества покончить жизнь самоубийством, Малапарте». Я ей сказал: «Так научите его, как это делается». На следующее утро комиссар полиции пришел просить меня от имени графини Чиано избегать с ней встреч.

– Et vous ne l’avez jamais plus recontrée?[315] – спросила княгиня фон Т*.

– Лишь однажды спустя какое-то время. Я гулял в роще за моим домом, когда встретил ее на тропинке. Я заметил ей, что она могла бы обойтись без прогулок по моей роще, если не хочет видеть меня. Она странно взглянула и сказала, что хотела поговорить со мной. «Что же вы хотели сказать мне?» – спросил я. У нее был печальный и пристыженный вид: «Ничего, могу только сказать, что если бы захотела, то могла бы погубить вас». Она протянула мне руку: «Останемся добрыми друзьями, хотите?» «Мы никогда не были добрыми друзьями», – ответил я. Эдда молча удалилась. Уходя, она обернулась и улыбнулась мне. Это сильно взволновало меня. С того дня мне глубоко жаль ее. Должен признаться, что у меня по отношению к ней суеверное чувство. Она похожа на Ставрогина.

– Похожа на Ставрогина, говорите? – переспросила княгиня фон Т*. – А почему вы думаете, что на Ставрогина?

– Elle aime la mort[316], – ответил я, – у нее очень странное лицо: в определенные дни на нем маска убийцы, а в другие дни – маска самоубийцы. Я бы не удивился, если бы однажды мне сообщили, что она кого-то убила или покончила жизнь самоубийством.

– Oui, elle aime la mort[317], – сказал Дорберг, – на Капри она часто выходит ночью одна, взбирается на вершину скалы над морем, балансируя, ходит по гребню отвесных круч. Однажды ночью крестьяне видели ее на стене над пропастью Тиберия, она сидела, свесив ноги в пустоту. Она высовывается с вершины Мильяры над провалом глубиной в пятьсот метров, как с балкона. Однажды ночью во время грозы я своими глазами видел ее шагающей по крыше Чертозы и перескакивающей с одного купола на другой, как завороженная кошка. Да, она любит смерть.

– Est-ce qu’il suffit d’aimer la mort, – сказала графиня фон В*, – pour devenir un assassin ou pour se suicider?[318]

– Достаточно любить смерть, – ответил я, – а это и есть тайная мораль Ставрогина, таинственный смысл его страшного признания. Муссолини знает, что его дочь из породы Ставрогиных, и боится этого, он приказывает наблюдать за ней, желает знать о каждом ее шаге, каждом слове, каждой мысли, каждом пороке. Он дошел до того, что бросает ее в объятия человека из полиции, чтобы мочь, хоть и чужими глазами, шпионить за дочерью в моменты ее отрешения. Что он хотел бы вытянуть из нее, так это признание Ставрогина. Его единственный враг, его истинный соперник – его дочь. Она же его тайная совесть. Вся черная кровь Муссолини не в венах отца, а в жилах дочери. Если бы Муссолини был законным королем, а Эдда принцессой-наследницей, ему пришлось бы убрать ее, чтобы чувствовать себя уверенно на троне. В сущности, Муссолини счастлив, что его дочь ведет беспорядочный образ жизни, доволен всем злом, что ее подстерегает. Он может спокойно править. Но может ли он спокойно спать? Эдда неутолима, она изводит себя по ночам. Однажды между отцом и дочерью случится кровь.

– Voilà une histoire bien romanesque, – сказала княгиня фон Т*. – Еst-ce que ce n’est pas celle d’Œdipe?[319]

– Да, возможно, – сказал я, – в том смысле, что тень Эдипа есть и в Ставрогине.