капля крови

 Тимоша не без труда выпростался из необъятной перины, подошел к трюмо, сморщил кожу у переносья — так он хмурил несуществующие брови — и невесело сказал:

 — Эк скрутило! Даже в землю врос от такой жизни… Меня лет до девятнадцати все мальцом звали или, по-ростовски сказать, шкетом. Чересчур подвеска у меня низкая. Чуть-чуть за землю дифером не цепляюсь…

 Лейтенант оглядел Тимошу: верно, ноги у него коротки — этого не может скрыть и шинель до пят. Маленькая голова казалась приставленной к чужому торсу. А крупные, сильные руки были бы под стать человеку богатырского роста.

 Тимоша туже затянул ремень с подвязанными гранатами и пустыми ножнами от кинжала, закинул автомат за плечо, вновь надел каску и добавил:

 — Тебе-то повезло, товарищ лейтенант. Не обидели родители росточком. И плечи — извини-подвинься…

 — Вам бы в танкисты… А мне в танк влезть или вылезть из него — это, поверите ли, акробатический этюд, эквилибристика. От этих люков, острых углов, выступов в башне — вечные синяки на плечах. Меня в танковое училище и принимать не хотели. Но потом, по-видимому, учли: коротковолновик, радиолюбитель, так сказать, «вольный сын эфира»…

 — Эфир мне в прошлом году в медсанбате давали нюхать. Общий наркоз.

 — Вы допускаете ошибку, смешивая эти два понятия. Видите ли…

 Только лейтенант собрался объяснить Тимоше, что такое радиоволны и каким эфиром усыпляют на операционном столе, как в столовой раздалось утробное гудение. Стенные часы поднатужились и начали отбивать мелодичные удары.

 Тимоша принялся отсчитывать:

 — …двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять… — Будь у Тимоши брови, они бы от удивления уже поднялись высоко-высоко.

 Наконец часы угомонились. Тимоша недоверчиво взглянул на них.

 — А показывают четверть шестого. Когда день — в разгаре. Да что они, чокнулись?

 — Я вас не понял. — Лейтенант тоже не отводил глаз от циферблата.

 — Чокнулись — значит по-ростовски с ума спятили… Подарить бы эти часы фашистскому архиерею…

 Было что-то жуткое и символическое в ошалевших часах. Они старательно тикали, во при этом потеряли власть над стрелками, над маятником, над временем. Часы контужены, как и вся гитлеровская Германия. Она тоже оказалась вне времени, и, хотя пружина заведена и механизм продолжает работать, стрелки часов давно идут вразброд, время фашистов истекло.

 Лейтенант решил когда-нибудь написать об этих часах стихотворение. Он достал из планшета заветную тетрадку и долго что-то туда записывал, шевеля яркими, хорошо очерченными губами, совсем по-мальчишески мусоля карандаш.

  9 Когда темнота сгустилась, они перетащили из дома в подвал все, что сочли нужным.

 В подвале появились тюфяки, пуховые перины, одеяла, подушки, охапка белья, в том числе новехонькая, нестираная простыня.

 Тимоша нарвал ее узкими лоскутами — перевязочный материал.

 Большим подарком для всех было чистое белье. Вот это богатство!

 На лейтенанта едва налезла рубашка с низким вырезом на груди, на перламутровых пуговичках и с вышитой меткой; рукав кончался где-то между локтем и кистью.

 Сперва было Черемных отказался сменить рубаху, — боялся потревожить ноги или из суеверия? — но потом последовал примеру других.

 Ну а Тимоше досталась рубаха подлиннее шинели. Лейтенант объяснил, что это ночная рубаха; немцы днем ходят в одной рубашке, а спят в другой — удобно, гигиенично. Тимоша беззлобно, с удовольствием ругал хозяина рубахи, пока с трудом заправлял полотняный шлейф в штаны.

 — Ночная рубаха? Ну и ну… До чего додумались! Культурно. А в грязном белье я умереть никак не согласен… Интересуюсь — вши мертвых кусают или брезгуют?

 — А у тебя водятся? — насторожился Пестряков.

 — Как у Василия Теркина. Частично есть.

 — Тогда тебе боевое задание — выбросить все грязное белье.

 Тимоша послушно собрал узел с бельем, уволок его и забросил куда-то на соседний двор.

 Притащили в подвал и отрывной календарь. Это тоже была выдумка Тимоши. Он повесил календарь, оборвал отжившие листки и при этом возмущался: зачем фрицам понадобилось коверкать русские слова и писать «октобер» и «новембер»?

 У Черемных календарь никакого интереса не вызвал. Он не надеялся прожить столько, чтобы у него возникла опасность потерять счет дням. А Тимоша заявил, что он вообще отказывается умирать, не зная, какое это будет число и какой день недели. Дни недели, поскольку они на листках крупным почерком напечатаны, он всегда разберет, не разберет — так угадает, а если собьется — можно отсчитать дни от красного, воскресного листочка.

 — По крайней мере будем знать, когда у какого фрица день ангела. Культурно. И когда новый месяц народится…

 — До лунных ночей нам бы лучше из этого городка убраться, — встревожился Пестряков; к остальной болтовне Тимоши он отнесся без всякого интереса.

 Притащили плошки со стеарином, спички, фаянсовую банку с маком, а затем Тимоша торжественно приволок такой же белоснежный ночной горшок. Можно было захватить и кое-что из посуды, но какой в том смысл, если нет ничего съедобного?