Капля чужой вины

– Если без беспредела и западлянок, без магнитофонных записей и обмана, то дело летом 1941 года было примерно так, как показал Прохоренков. В конце рассказа он немного приврал. Меня, наверное, выгородить хотел, но получилось как-то коряво, недостоверно. Не крал Прохоренков ампулы у брата, это я сделала. В тот день, когда Горбаш выдал мое местонахождение, меня привели в школу, куда согнали всех молодых евреек в поселке. Мне Микола Прохоренко лично вколол ампулу, чтобы я не кричала и не сопротивлялась. Насиловали меня весь день, до позднего вечера. Я лежала на учительском столе, все чувствовала, все слышала, но пошевелиться не могла. Бандеровцы ходили из кабинета в кабинет, издевались над нами. О мои ноги тушили папиросы, плевали в лицо, били по щекам. Для них мы были уже трупами, и я действительно умерла в тот день, но не в прямом смысле слова, а морально. Моя душа скончалась там, в этом проклятом селе на Западной Украине.

К ночи все успокоилось – бойцы Миколы перепились, устали, разошлись по домам. Сторожить школу оставили двух человек, которые напились и уснули. Все женщины и девушки, после целого дня изнасилований, лежали по классам чуть живые. Их и охранять-то не надо было! Силы для побега сохранила только я.

«Старичок» перестал на меня действовать через шесть часов. Вечером я уже могла пошевелиться, но осталась недвижимой, будто препарат еще действовал.

Когда все разошлись, я встала, осмотрела класс. Моя одежда была изорвана в клочья, сандалии выброшены в окно. На спинке стула висел китель Миколы Прохоренко. Я надела его на голое тело и пошла куда глаза глядят. У меня было такое состояние, что я не чувствовала боли. Я всегда завидовала деревенским мальчишкам, которые бегали летом босиком. Я, городская девочка, и двух шагов без обуви по земле пройти не могла, а тут – пошла и ног не чувствовала.

Из поселка я выбралась без препятствий. В полубредовом состоянии вошла в лес и по тропинке шла до самого утра, а потом еще весь день и только к вечеру набрела на одинокий хутор. Меня с крыльца заметила женщина, подбежала, стала расспрашивать, но я ничего не успела сказать – потеряла сознание.

Пришла в себя через несколько суток. Оказалось, что я набрела на дом лесника, в глухом лесу, в двадцати километрах от поселка. Хозяйку звали Ханна, она по национальности была полячкой. Хозяин – Петр, он был галичанин. У них было четверо детей. Старший – Семен, на год меня старше, остальные – школьники начальных классов. Лесник уже знал о прокатившейся резне евреев, но решил меня властям не выдавать. Что сказать, не все люди на свете сволочи! Мог бы продать меня за бутылку самогона, но не стал, пожалел, оставил у себя.

Мне отвели укромное место под крышей, где я прожила целый год. Даже зимой там спала, у печной трубы. За этот год я окрепла физически, а морально – как была живым мертвецом, так и осталась. Чтобы не быть нахлебницей, я помогала семье лесника по хозяйству, научилась всей деревенской работе, овладела польским языком, а на галисийском наречии стала говорить, как на своем родном.

За время, что я жила у лесника, к нему на хутор приезжали за продуктами и бандеровцы, и красные партизаны, и бандиты. В то время по лесам шастало много народу. Были отряды из дезертиров Красной армии, были красные партизаны, подчиняющиеся Москве. Были украинские националисты, воевавшие против Гитлера, были шайки из всякого сброда, не признающего никакой власти. Лесник держал нейтралитет, в политику не вмешивался, властям о гостях не доносил.

Как-то после визита бандеровцев он сказал жене: «Если кто-то узнает, что мы еврейку прячем, нас всех расстреляют». Она говорит: «Нас могут убить кто угодно. Красные – за то, что у нас большое хозяйство, а им есть нечего. Галичане – за то, что я полячка. Бандиты – просто так, для куража. Пусть девчонка живет на чердаке, не будем грех на душу брать».

Я бы жила у них до конца войны как у Христа за пазухой, но старший сын стал приставать ко мне, добиваться ласки. Ханна, как только заметила, что ее сын домогается меня, отвела в сторону и говорит: «Завтра уйдешь с хутора, и чтобы я тебя больше не видела! Если еще раз встречу, в полицию донесу». Муж ее против моего изгнания не возражал, сына никто не спрашивал.

Наутро я собрала котомку, вышла на крыльцо и вижу: из леса выходят двое мужиков с винтовками. Я уже раз видела их с чердака. Это были бандиты из отряда Олега Кудрявого. По нынешним временам их бы назвали беспредельщиками. Они никакой власти не признавали, человека могли убить только за то, что его лицо им не понравилось. С лесником у Олега были налажены товарные отношения. Они за хорошие деньги покупали продукты и вещи, которые жена лесника специально приобретала для них на рынке.

Увидев меня, бандиты засмеялись: «Что за диво творится на этом хуторе? Еврейка среди белого дня разгуливает!» Мне было настолько все безразлично, что я не испугалась и говорю: «Отведите меня к своему командиру. У меня дело к нему есть». Бандиты пожали плечами: «Отведем, но если что не так, пристрелим, как собаку».